Петр никогда не любил комиса; но уважение к воспитателю своему и убеждение в его верности и преданности, привычка зависеть от его советов сделали комиса правой рукой Петра, которую страшно было отнять от плеча.
Когда комис вошел, Петр содрогнулся.
— Ты что-то не в добром духе, король, — сказал он ему.
— Да, задумался о детях… они живут при Никифоре как заложники мира, а мы нарушаем мир.
— Не бойся, король, мы их выручим из рук Никифора, — отвечал комис, — он не смеет ничего сделать королевским твоим детям, или мы снесем весь Царьград в море!
— Послушай, Георгий… — произнес Петр нерешительно.
— Что повелишь, государь?
— Проси у меня милости… я готов для тебя все сделать… вознаградить твою верную службу.
— Государь, отец твой и ты осыпали меня своими милостями, — отвечал комис, — какой же милости остается мне желать?.. Я возвеличен уже до родства с царской кровью, ношу имя твоего дяди, хотя покойная королева, мать твоя, и не была родной мне сестрою, но если воля твоя…
— Проси, проси! — сказал Петр.
— Как к родному лежало мое сердце к тебе… и если оно чувствовало, что предстоит мне высокая почесть…
— Какая же? — спросил Петр, скрывая гнев и догадку свою. — Говори, я воздам тебе почесть…
— Дозволь мне умолчать теперь, король;- сказал комис, целуя руку Петра, — милости твои неизглаголанны, и если ты изречешь и эту милость, то старость моя не перенесет счастья…
— Догадываюсь я, — сказал Петр с притворным спокойствием, — да знаешь ли ты, Георгий, сердце моей дочери?
— О, если дозволишь сказать тебе истину: знаю, — отвечал комис, радостно целуя руку Петра, — с малолетства отличила она сына моего Самуила милостями своими.
— И я знаю сердце своей дочери и говорю за нее, что за моего раба она не пойдет замуж, — произнес горделиво Петр.
Комис побледнел.
— Скажи же свату, — продолжал Петр грозно, указывая на дверь, — чтоб он съезжал со двора!.. Когда я возвращусь, чтоб его ноги здесь не было!..
Глаза комиса запылали зверским мщением; он вышел; а взволнованный Петр, казалось, сам испугался гнева своего и последствий и немедленно поехал в Малый Преслав, где был красный дворец королевский и зверинец.
Прошел день, другой, король Петр не возвращается. Райну, привыкшую видеть отца ежедневно, начинает беспокоить его отсутствие. Вдруг на третий день рано утром раздался соборный звон.
— Неда, Неда! — вскричала Райна к подруге своей. — Слышишь? Что это значит? Звон набатный!
— Ах, не сбор ли на войну против Греков! — отвечала Неда.
— Что ты это говоришь, Неда! братья в Цареграде.
— Так слышала я, королевна, давича побоялась я спросить при Тулле, зачем это вооружается дружина королевская и строится на дворе.
— Это недаром, — проговорила печально Райна, — а отца нет!.. Не дядя ли Иокица сделал опять набег?
— Королевна, Иокица, говорят, давно умер.
— Умер! все говорят, что умер; а комис Георгий говорит, что не умер, что его и мертвого надо бояться.
— Против шайки тати и гусаров будут ли собор собирать?
— Что ж это такое, Неда? — спросила опять Райна.
— Ой, война, война, кровавая постеля! — проговорила печально Неда.
проговорила Райна со вздохом слова одной песни.
— Чу, по всем монастырям звонят… точно как плачевный звон по покойной королеве.
продолжала Райна; и на очах ее копились слезы.
— Ни отца, ни братьев со мной! и головы приклонить не к кому!.. Майя моя! были мне радости, покуда ты была жива, а умерла, горький мне плач и огненные слезы!
— Чу, бубны и трубы! Шум какой! — вскричала Неда. — Пойдем на вышку, призови Туллу! да узнай, не приехал ли король!
Неда выбежала; а Райна боязливо смотрела в окно, из которого видны были сквозь деревья только скалы над монастырем и виноградники маторские.
Красота юной Райны уже славилась в народе. "Добросанна, добра и благородна королевна наша, — говорили все, кто видел ее, — красен и чуден ее образ, ясны очи, черны зеницы, румяный лик приосенен долгою владью; нет ей двойнички на белом свете!"
— Да, верно, недобрая весть пришла! — кричала Тулла, входя в горницу королевны.
— Какая же весть? скажи, Тулла! О боже, пронеси мимо нас печали!.. Что ж ты молчишь, Тулла?
— Не знаю, не знаю сама, что такое! — отвечала старуха. — Да чему ж худому быть? Ведь над нами бог.
— Отчего ж измерла душа моя!.. Пойдемте на вышку. И Райна, схватив старуху за руку, повлекла ее за собой.
Они прошли сени и переходы, вышли на стену и потом взобрались на башню летнего дворца королевского, возвышавшегося на одном из холмов посереди саду.
С вышки открылся весь Преслав. Он лежал в ущелье хребта, отделявшегося от Гема; с юга и севера его ограждали скалистые крутизны, а со стороны восточной каменная стена, за которою взор блуждал по цветущей, роскошной природе, по горам, одетым лесом, по скатам, устланным бархатными цветными коврами лугов, по мрачным ущельям, по холмам и скалам.
Вышеград, или главный королевский двор, венчал зубчатой оградой холм, над ручьем, извивающимся от "святаго кладезя" в горах, с западной стороны города. На луговой стороне были палаты митрополичьи, при соборном храме Святого Георгия; вокруг стен гостиный двор с лавками Греков и Армян. Домы жителей были разбросаны по скатам между виноградниками и по холмам посереди фруктовых садов.
Соборный храм Святого Георгия был одинакового зодчества со всеми храмами, которые мы привыкли называть храмами греческой архитектуры, но которые свойственнее называть зодчеством восточной Церкви; оно существовало в Галин еще при Меровингах.[15] Это было четвероугольное здание с мрачными сводами на четырех столпах, с главой и кровлей, крытой медными и вызолоченными листами. Внутренние стены покрыты были священной живописью, мозаикой, позолотой и резьбой; перед алтарем иконостас. Вокруг храма крытая паперть, украшенная также рядами изображений святых Старого и Нового завета, ликами патриархов, пророков и великомучеников. С восточной стороны паперти была крытая площадка, выдающаяся на площадь; здесь у стен было место королевское, и отсюда повещали народу решения собора.
Весна только что водворилась посереди очаровательной природы, которая, как щедрая, богатая мать, устилала детскую колыбель шелковыми узорчатыми тканями и дышала так благотворно, убирая вязями цветов майское дерево к наступающему семейному празднику. На яблонях, черешнях и абрикосах распустились опалы; капли росы то искрились, как алмаз, то, подернувшись инеем, осыпали листья мелким перловым бисером. Тут все богатство было живое, вся роскошь одушевленная, весь блеск неискусственный; тут была не безобразная пустыня, куда изгнанник и отшельник от бытия райского сносили камни и металлы с кладбищ природы и посереди труда, уныния души и вечного недостатка в жизни становились живыми мертвецами.
— Неда, Неда, — вскричала Райна с смущенным чувством, когда перед ней открылся весь Преслав, — посмотри, народ стекается со всех сторон, звон по всем монастырям!.. Дружина выступает со двора на площадь!..
— Да, да, — сказала Тулла, всматриваясь, — это комитопул[16] Самуил ведет ее.
— Ах, Неда, Неда, мне что-то страшно! — проговорила Райна.
— Чего же нам страшиться! — сказала Тулла очень спокойно. — Под защитой сына комиса Георгия нам нечего страшиться, королевна: дерзый, храбрый юнак, сам стрелец!.. Посмотри-ка, душица моя, кажется, это под ним выступает гордо конь?.. Да под кем же и гордиться коню, как не под ним… Посмотри-ка, ведь это он солнцем блестит: шитая златом гунь[17] сверх брони, шлем, кованный из злата, челенка[18] серебряная, меч в руке… Что, он?