В июне мы возвращались с корриды, проходившей в Сен-Хуан Аликанте. Домой добирались поездом, поскольку были еще не настолько богаты, чтобы нанять машину и водителя. Устроившись в купе, мы сидели молча. Во-первых, мы здорово устали, а кроме того, с некоторого времени между Луисом и мной стало нарастать какое-то отчуждение, о причинах которого я пока не догадывался. Случайно я перехватил его взгляд, остановившийся на мне и затуманенный слезами. Меня это очень удивило.
— Что случилось, Луис?
Он попытался было увернуться от ответа:
— Ничего, говорю тебе, ничего…
— Тогда почему же ты чуть не плачешь? (Известно, что валенсийцы плачут по каждому поводу). Я уже несколько недель хочу спросить, что с тобой происходит? Ты стал другим, Луис. Почему?
— Потому что мне стыдно!
— Стыдно?
— Ты спас мне жизнь! Я же теперь отнимаю твою!
И он расплакался. Из сказанного им я ничего не понял, но мне вдруг стало страшно. Я взял его за плечи, встряхнул и крикнул прямо в лицо:
— Говори, что случилось?
Луис молчал. Неясное подозрение укололо меня в сердце, и почти шепотом я сказал:
— Ты не о… Консепсьон?
Он с трудом выдохнул:
— Да.
Все вокруг меня завертелось, и в эту секунду я его возненавидел. Уняв дрожь от охватившей меня ярости, я почти спокойно произнес:
— Я убью тебя, Луис.
— Мне все равно… Для меня нет выхода…
— Какого выхода, хийо де нута[53].
— В любом случае, я одного из вас потеряю: либо тебя, либо Консепсьон. А я ведь люблю вас обоих. Наверное, мне нужно было бы уехать, но без меня она будет несчастна, а я буду несчастен без нее и без тебя…
— Она тебя любит? Она это говорила?
— Да.
Консепсьон… я не мог в это поверить. Как же ее обещания и вообще все долгие годы нашей любви? Череда ярких воспоминаний нахлынула на меня и привела к мысли, что все это — розыгрыш. Консепсьон не могла полюбить другого! Это было невозможно! Схватив Луиса за рубашку, я закричал:
— Ты врешь! Скажи, что ты врешь!
Сдавленным голосом он прохрипел:
— Нет. Мы давно хотели тебе сказать, но не решались.
Никогда прежде я не был так близок к тому, чтобы совершить убийство.
— Она — твоя любовница?
Он с ужасом посмотрел на меня.
— Как ты можешь, Эстебан, ведь ты же ее знаешь!
— Ты целовал ее?
— Ни разу! Я не имел права!
— А отнять ее у меня, по-твоему, ты можешь?
— Нет… Поэтому я и хотел с тобой поговорить.
Какую ужасную ночь я пережил… Я думал убить их обоих, хотя уже заранее знал, что не смогу поднять руку на Консепсьон… Я был уверен, что если захочу заставить ее выполнить свои прежние обещания, то она конечно-же подчинится моим требованиям. Но как можно жить с женщиной, которая будет все время думать о другом? Я пообещал себе назавтра встретиться с Консепсьон и сказать ей все, что думаю. Я хотел напомнить ей о нашем детстве, убедить в том, что не стоит жертвовать настоящей любовью ради чего-то проходящего, умолять ее… Я боролся с собой: все внутри меня восстало против такого унижения. Ведь Эстебан Рохиллья никогда и ни перед кем не становился на колени! В то же время я понимал, что если мы расстанемся врагами, то она уедет с Луи, и, значит, я ее больше никогда не увижу. А жить без Консепсьон я не мог! И когда утреннее солнце осветило комнату, я окончательно решил пожертвовать собой, чтобы не потерять ее.
Мы шли по берегу реки, где когда-то играли еще детьми. Шли рядом и молчали. Она решилась первая:
— Эстебанито… Луис говорил с тобой?
— Да.
— Тебе плохо?
Я постарался ответить как можно естественней:
— Немного.
Я заметил удивление. Безусловно она ожидала, что я стану выражать свое возмущение куда более громко. Разочарованно она спросила:
— Только немного?
— Ты его любишь?
— Да.
— Ты хочешь прожить жизнь с ним?
— Да.
— Что же ты надеешься от меня услышать?
Она была в растерянности и ничего не понимала.