До начала подготовки к корриде мы решили поесть. За столом царило молчание. Чувство тревоги не оставляло нас: все старые тореро знали, что выступления в Кантабрии и Астурии[105] считаются одними из самых трудных в Испании. Это объясняется прежде всего беспощадностью публики, не прощающей ни малейшей ошибки и скупой на аплодисменты. Затем — потому что приходится проводить бой с огромными быками знаменитой породы миура, которые внушают страх самым лучшим и смелым тореро. В Сантандери и в Бильбао репутация многих была испорчена. Во всяком случае, нас ожидала трудная борьба, но такова уж участь тореро — испытывать судьбу. Дон Амадео нервничал, и лишь Марвин, присоединившийся к нам накануне, источал уверенность, согревавшую нас.
Но больше всего меня беспокоило состояние Гарсиа. Наш бандерильеро жаловался на судороги в желудке, от которых, по его словам, он страдал и раньше. Вопреки своей привычке, он попросил чашку кофе — единственное, как он говорил, лекарство, способное облегчить его состояние. Консепсьон, как и я, знала, какой опорой был для ее мужа Гарсиа. Он во что бы то ни стало должен был прийти в себя до выступления. Консепсьон оставила нас, чтобы приготовить кофе. Все искоса посматривали, как Гарсиа массировал себе живот. Рибальта, который нервничал больше всех, попросил нас его извинить, сказав, что хочет увидеть, как идет продажа билетов. Атмосфера становилась очень тяжелой. Необходимо было что-то предпринять, так как только действие могло освободить нас от неясной тревоги, сжимавшей наши сердца.
Когда мы вернулись к Гарсиа, он заверил, что чувствует себя намного лучше и что Консепсьон приготовила ему целый термос кофе, чтобы он смог его выпить еще и после обеда, если опять почувствует себя плохо. Следует заметить, что для всех испанцев кофе — самое главное лекарство, — страдают ли они от зубной боли или от того, что болит голова.
Ни я, ни Луис никогда прежде не выступали на арене Сантадера, расположенной при въезде в город, на Кватро Калинос[106]. И все-таки я предпочитал выступать здесь. Торерос — люди суеверные, и поэтому я решил не позволять Луису выступать в Линаресе, где погиб Пакито, по крайней мере, пока я буду его опекать. Дон Амадео ожидал нас у дверей. Он весь сиял.
— Это настоящий успех, дон Эстебан! В кассах все билеты проданы, а на черном рынке их перепродают по давно невиданным ценам. Организаторы на седьмом небе! Это — верная слава для дона Луиса…
— И состояние для вас.
— Конечно, дон Эстебан, я надеюсь.
В Астурии у меня появилось ощущение, что корриды теряют здесь свое значение «народного гуляния» и превращаются в нечто священное. В этих краях ко всему относятся серьезно: жизнь здесь трудная, и ничто не воспринимается легко. Я знал, что если Луис хорошо выступит в Сантадере, он затем сможет показываться любой публике.
Тореро, выступавший перед Луисом, с треском провалился, и я, естественно, счел это удачей для нас. А ведь этот арагонец[107], о котором говорили как о восходящей звезде нового поколения, превзошел себя в бою с круторогим миурой. То, что он делал, было безупречно, но явно недостаточно для такого противника, каким был его бык. Публика безжалостно его освистала и наградила обидными эпитетами. Бедный матадор занервничал, едва не попал на рога и убил животное, словно мясник. Мне даже показалось, что публика вот-вот выбежит на арену, чтобы наградить его пинками.
Тишина еще не установилась, когда по резкому звуку трубы выпустили животное, с которым должен был сразиться Луис. Чувствовалось, что публика уже была заведена до предела. Я горячо молился, прося Бога, чтобы Вальдерес не допустил ни единой ошибки. Я опасался, что свист публики заставит его излишне нервничать. Ламорилльйо, который вынудил быка пробежать за ним, в изнеможении прислонился к баррера, где мы с Марвином и доном Амадео следили за ходом событий. Я услышал как бандерильеро сказал Луису:
— Видели? Будьте осторожны с левым рогом!
— Хорошо!
Спокойный и деловой тон этих реплик успокоил меня, и я прошептал дону Амадео:
— Все будет хорошо, сеньор!
Импресарио незаметно перекрестился.
Действительно, все прошло замечательно. Луис блестяще работал и с бандерильями, и с плащом. Реакция публики явно запаздывала, но когда уже успех стал явно очевиден, над трибунами пронеслось громовое «оле!». Ободренный «Очарователь из Валенсии» показал игру, полную трудностей и невероятного риска, и убил быка с такой ловкостью и уверенностью, что вся арена стала похожа на извергающийся вулкан. Президиум наградил триумфатора обоими ушами животного. Под крики ликования Луису пришлось совершить круг почета в сопровождении квадрильи, которая возвращала на трибуны головные уборы зрителей, бросаемые ими в знак почета или восхищения. Дон Амадео сдавил меня в объятиях, а более спокойный дон Фелипе сказал: