Системное время
К указанным теоретическим вопросам обратился Рудольф Шлёгль, который, будучи историком, исходил из разработанной Никласом Луманом теории социальной конструкции времени (настоящего). Шлёгль наглядно демонстрирует, как происходит социализация времени за счет фиксации ожиданий и памяти, которая ограничивает выбор возможностей и устанавливает правила согласования внутри определенной исторической парадигмы. Шлёгль пишет: «Социальная сфера порождает время, и наоборот, время служит предпосылкой социальности не в качестве физического времени, а как феномен, которому присущ некий смысл»[65]. Будучи историком, Шлёгль вынужден сделать следующий шаг, то есть привязать различные события социального настоящего к их историческому контексту. Ведь историк имеет дело с событиями минувшего настоящего, которые являются частью реконструируемого исторического процесса. В качестве современного историка Шлёгль, рассматривая метауровень исторического процесса, не может опираться на историко-философские спекуляции относительно прогресса или на иные формы линеарного нарратива, ибо в постисторико-философскую эпоху исторический процесс с открытым и неопределенным будущим сам порождает собственное время и свою телеологию. Идею прогресса теперь заменяет абстрактное и не имеющее наглядной формы системное время, которое вместе с тем структурирует процесс модернизации. Луман характеризует динамику этой логики системного времени как процесс возрастающей абстракции, рационализации, дифференциации и функциональной эффективности. Таким образом, эта логика полностью соответствует основным положениям теории систем и теории модернизации. После Макса Вебера и Никласа Лумана «дифференциацию культурно-ценностных сфер» принято считать основным двигателем процесса модернизации. Современное общество отличается автономией таких сфер, как экономика, право, искусство, наука и религия. В каждой из них возникли институции, которые функционируют по собственным законам, обеспечивающим автономию. В этом смысле модернизация представляет собой не что иное, как углубляющееся «разделение властей» за счет выделения все новых автономных субсистем.
С точки зрения теории модернизации решающим фактором является то обстоятельство, что указанный двигатель модернизации хотя и запускается человеком, однако сама работа двигателя в человеке уже не нуждается. Здесь действует логика аутопоэзиса, и это относится ко всем системам, возникающим в ходе дифференциации.
Вместе с тем модернизация является историческим процессом. По мысли Шлёгля, он характеризуется не только возрастающей сложностью, но и все более четким разделением различных временных фаз. Дифференциация функциональных сфер культуры сопровождается разделением временных фаз: «Чем больше различий порождается дифференциацией социальной структуры, тем отчетливее должны различаться и отделяться друг от друга временные фазы прошлого, настоящего и будущего, тем абстрактнее должно становиться понятие времени»[66]. Императив данного темпорального режима требует разделения прошлого, настоящего и будущего: «Чтобы деятельность стала возможна, настоящее должно быть отделено от прошлого»[67].
Разделение времени на прошлое, настоящее и будущее не ново для западной культуры, оно отражено уже в латинской грамматике, что после Платона позволило Августину замечательно философствовать о времени в знаменитой одиннадцатой книге его «Исповеди». Новым модернизационным сдвигом, которым сопровождалось развитие денежного хозяйства в эпоху Ренессанса и Просвещения, стала культурная интерпретация различных фаз времени. Будущее воспринималось как сфера планирования, хозяйственной и социальной предусмотрительности, экономических спекуляций, к тому же будущее сулило постоянное обновление, изменение всех жизненных обстоятельств. Вместе с тем необычайно повысилась ценность настоящего и самой жизни, что активировало восприимчивость, мобилизовало внимание по отношению к окружающей действительности, о чем свидетельствуют бодлеровские размышления о времени. Прошлое определяется в культурном отношении заново как нечто, во что непрерывно превращается настоящее, то есть как нечто «прошедшее», а следовательно, неактуальное, утраченное, устаревшее, с чем можно спокойно расстаться. Если в социологической теории и прикладных социологических исследованиях центральное место занимает настоящее как пространство актуальной жизнедеятельности, то историки считают предметом своей работы прошлое, которое принципиально отделено от настоящего, то есть окончательно ушло и завершено. Четкое разделение трех фаз времени представляется главным структурным элементом и характерным признаком темпорального режима Модерна. Но так было далеко не всегда. В своем анализе темпоральной логики Модерна Шлёгль указывает, что «темпоральные фазы прошлого, настоящего и будущего долгое время не были полностью отделены друг от друга»[68]. Перемены наметились в начале Нового времени, когда будущее обособилось от религиозной эсхатологии, от христианской парадигмы ожидания, открывшись для посюстороннего планирования и экономических спекуляций, например в кредитно-финансовой сфере. Следующим шагом в сторону усиления рационализма и увеличения сложности социальной системы оказался историзм XIX века. С этих пор «в европейских обществах бытует представление о мировом времени; это представление не только проводит четкое различие между прошлым, настоящим и будущим, но и историзирует эту триаду, благодаря чему любое прошедшее настоящее имеет собственное прошлое и свое прошедшее будущее. Любое нынешнее настоящее станет прошлым будущего настоящего»[69]. По мысли Шлёгля, любое общество оказывается тем прогрессивнее, чем последовательнее оно умеет отделять друг от друга различные фазы времени.