Все трое мы были разочарованы. Я нашла себе утешение в роли этнографа (что совсем не утешало моих подруг-активисток) и занялась тем, что стала фиксировать некоторые из наиболее серьезных разногласий. Из всех комментариев, которые я записала в тот день, наиболее резкими были слова Светланы: женское движение в России, как она цинично намекнула, было средством, чтобы создать рабочие места для женщин из элиты. Это не массовое движение, приверженное идеям гендерного равенства и всеобщего сестринства.
После распада Советского Союза женский активизм в России прошел ряд этапов. Первые самостоятельные группы появились в России в конце 1980-х годов на волне гражданских инициатив и общественной активности, запущенной реформами перестройки[6]. Они получили название общественного движения. Как и другие неформальные образования, они представляли собой свободные объединения коллег и друзей, дискуссионные группы, имевшие различные цели общественных изменений. Во главе их стояли, как правило, интеллигенты [Fish 1995]. Вдохновляясь новой вольной атмосферой перестройки, они были явно «политическими» по своей направленности, поскольку противостояли государственному социалистическому режиму[7]. Когда государственный социализм рухнул и Россия открылась для остального мира, российские активистки впервые получили возможность общаться с иностранными коллегами и группами за рубежом. В начале 1990-х резко увеличились обмен и горизонтальное сотрудничество по женским проблемам между отдельными активистами и группами в Западной Европе и США. В середине 1990-х годов темпы и особенности обмена изменились и по мере регламентирования усилились благодаря работе американских и европейских фондов и организаций, которые появились и стали действовать в постсоциалистических государствах. Такие агентства, как Фонд Форда и Институт «Открытое общество», начали направлять средства женским группам в рамках своих более широких обязательств по содействию демократизации и переходу к рыночной экономике. Отчасти это было связано с международным признанием глубоких гендерных последствий перехода к рынку: на первых демократических выборах политическое представительство женщин резко сократилось; исследования, посвященные этому периоду, показали, что из-за рыночных отношений женщины были экономически вытеснены на обочину. Действительно, эти сигналы звучали как призыв к срочному вмешательству со стороны масштабно настроенных активистов, таких как Элизабет А. Но это было связано и с более широкими сдвигами. Так называемые гендерные мероприятия международных фондов в России стали возможными благодаря сдвигам в программах глобального развития и после появления новых глобальных инструментов женского активизма в конце холодной войны. Тогда забота о «гендере» – то есть забота о равенстве между мужчинами и женщинами – стала «основным направлением» деятельности международных организаций. В России цели фондов заключались в том, чтобы внести свой вклад в проект формирования гражданской активности, поддерживая участие женщин в общественной жизни. Эти организации помогали осуществлять различные программы, такие как обучение женщин лидерству, развитие компьютерных навыков и использование нетворкинга в интернете, бизнес-обучение и проекты, связанные со здоровьем. Все эти кампании и мероприятия сильно повлияли на организации женщин, радикально изменив внешний вид, цель и состав женских групп.
Комментарий Светланы свидетельствует, что не все было так гладко. Российские активистки были заинтригованы и взволнованы перспективами сотрудничества. Сначала они были в восторге оттого, что познакомились с иностранцами и вступили в те самые «партнерские отношения»; их манил обещанный «Запад» и то, что он символизировал для многих российских интеллектуалов того времени[8]. Однако реальность международного сотрудничества несколько отличалась от обещаний.
Те, кто занимался практической деятельностью по гендерным вопросам на международном уровне (в том числе активисты и ученые, а также сотрудники международных организаций), часто убеждены в эмансипаторном эффекте своей работы. Защищая права женщин и женские проблемы в России, они считают себя борцами с господствующими представлениями о периоде перехода к рынку. Однако их деятельность укоренена в сложной логике, которой они пытаются сопротивляться. Выведение гендера на первый план и его приоритетность как категории развития стали возможными благодаря определенному набору условий: реструктуризациям периода после окончания холодной войны и глобальному триумфу капитализма в новом тысячелетии [Comaroff, Comaroff2001], процессам, влияющим на весь спектр мероприятий, которые компании-спонсоры проводили в постсоциалистических государствах. Несмотря на самые лучшие намерения их исполнителей, эти гендерные мероприятия были частью мессианского культурного проекта, осуществленного после окончательной смерти коммунизма. Они были неразрывно связаны как с триумфом либерализма, так и с неолиберальным процессом реструктуризации. Эти мероприятия проводились в рамках проекта по перевоспитанию российских граждан – чтобы отучить их от коллективистских формулировок и реакций, перевести фокус внимания с материалистических оснований проблем к принятию индивидуальных решений, таких как «самопомощь» и «волюнтаризм».
6
Перестройка (от «перестраивать») – период реформ, инициированный генеральным секретарем КПСС М. С. Горбачевым в 1986 году и продолжавшийся до распада СССР в 1991 году.
7
Сюда входили экологические объединения, женские группы (в том числе и небольшое количество женских групп, считавших себя феминистскими). М. Стивен Фиш отмечает, что 1989 год стал переломным. Общая вовлеченность населения в политику резко возросла перед первыми в истории СССР почти демократическими и всенародными выборами в Совет народных депутатов СССР в 1989 году [Fish 1995: 35].
8
Хотя я признаю, что термин «Запад» сомнителен и несет в себе обезличивающее содержание, я временами использую его, и вот по какой причине. Этот термин широко использовался в литературе по развитию в эпоху после холодной войны. Так, например, обмены между новообразованными независимыми государствами Восточной Европы и бывшим СССР, с одной стороны, и США и Западной Европой, с другой, назывались обменом между «Востоком и Западом». В этой книге «Запад» означает капитализм и либеральную демократию, а Восток – государственный социализм. Во-вторых, мои российские собеседники часто воспринимали «Запад» как этическую категорию. К примеру, меня часто называли «западным человеком». Этот термин отражает живую реальность и устойчивость идеологии холодной войны после ее окончания.