Свет фонарика осветил Варю.
— Ты что тут делаешь? — спросил кто-то, и Варя узнала дядю Костю…
Дядя Костя отпер дверь. В спальне на подушке Варя увидела свой пионерский галстук, единственный галстук, который не продаётся и не покупается.
В город, к маме, которая ждала её в порту, Варя ехала с дядей Костей на автобусе. Дядя Костя увозил матрацы, подушки и всякие другие вещи, которые должны лежать на складе до следующего лета.
Дядя Костя укутал Варю в одеяло, как годовалого младенца. Варя лежала на мягких матрацах, качалась, как в гамаке, смотрела в тёмное небо и думала, что к утру ветер разгонит облака и снова будет светить солнце, а если будет светить солнце, то можно завтра пойти на море ловить крабов. Она не заметила, как уснула, и не слышала, как дядя Костя привёз её в порт, как вместе с мамой они вытащили её из автобуса. Она спала. И улыбалась во сне…
Первая рыба
Как обычно, Сеня Крутько проснулся на восходе солнца. Он любил эти утренние часы, когда посёлок ещё спит и на пустынных улицах необычайно тихо. Всё в мире тогда кажется особенным, нетронутым, и даже всплеск волн на море звучит совсем не так, как днём — нежно, ласково. Поют телеграфные провода, и никогда, кроме как на рассветной тишине, нельзя услышать это их тонкое монотонное жужжание, до странности похожее на жужжание мухи, запутавшейся в паутине.
Сеня любил смотреть, как рассеиваются ночные туманы: осенью они необыкновенно пахучи и густы, так густы, что солнце, пока оно ещё не накалилось и не поднялось высоко над горизонтом, почти растворяется в них, так же как растворяется бледно-серое море.
Сеня с детства привык к мысли, что будет рыбаком, таким же, каким был его отец, какими были все мужчины в посёлке: будет ходить в шуршащей винцераде,[4] курить махорку и полушутя-полусерьёзно поругивать штормы, ветры, как ругают старых, но капризных друзей. Он много лет с нетерпением ждал того дня, когда, как равноправный колхозник, сядет в баркас и уйдёт далеко, к тому самому горизонту, на который так часто смотрел с берега, туда, где сливается небо с морской синевой. Сеня не любил спокойного, тихого моря; буря, рокочущие всплески волн нравились ему больше, потому что в свисте ветра, грохоте бунтующей воды чудились ему бодрящая сила, призыв к борьбе, подвигу, который Сеня всегда хотел совершить.
Но вот уже месяц ходит он учеником с рыбаками и ни разу не побывал далеко в открытом море, ни разу не попал в шторм и не привёз ни одного килограмма рыбы. Около двух недель уже ждут рыбаки в проливе хамсу,[5] а ее всё нет и нет. Сене надоело ежедневное бесцельное хождение к неводам, вытягивание заведомо пустой сети и это томительное, изнуряющее ожидание рыбы. «Может, и сегодня её не будет», — думал он, спускаясь к причалам, где рыбаки уже садились в баркасы.
Сеня вскочил последним. Длинным шестом оттолкнул от берега лодку, она запрыгала на волнах и, повинуясь вёслам, помчалась в море.
Грести было тяжело, небольшие, но сильные волны налетали на баркас, ударялись о борта, поднимали его на пенистых гребнях, сбрасывали и снова поднимали. Баркас качался, задирал то нос, то корму, и Сеня знал — с берега он напоминает чёрного дельфина, ныряющего среди волн: то голова покажется, то хвост.
Открытым ртом глотал Сеня холодный ветер и смотрел на берег. Впрочем, смотрел он только на один дом, примостившийся на вершине холма, круто спускавшегося к проливу, смотрел пристально, словно ждал чего-то.
И он дождался: из дома вышла девушка, остановилась на краю обрыва, вглядываясь в море. Ветер сорвал с её головы косынку, но она поправила её, и казалось, что косынка летит, догоняет девушку и никак не может догнать. Сеня махнул рукой, потом ещё и ещё раз, но девушка не ответила, повернулась и ушла в дом.
Сене стало грустно.
— Ну и пусть, — шептал он и ругал себя за то, что спугнул девушку. Может быть, она стояла бы долго, и он тогда так же долго смотрел бы на неё, не отрываясь, до тех пор, пока подплыли бы к ставникам…
Берег удалялся, постепенно всё более и более раскрываясь в ширину. Сначала был виден только посёлок Капканы — тот, в котором жил Сеня, — потом показались причалы других колхозов и, наконец, Керчь, со стоящим в её бухте пароходом. Всюду у колхозных причалов суетились люди, покачивались баркасы, дребезжали моторные катера. Вода в море была серо-зелёная, мутная. Зыбь качала баркас, и по днищу, под ногами у рыбаков, звеня, каталось пустое ведро.