Начиная с данного периода вглубь веков, в так называемую предысторию, от которой не осталось никаких письменных источников — только горшки, фундаменты домов, амулеты, орнаменты на утвари и бусы — безмолвные свидетели тогдашней жизни. Вот что нам требуется.
Итак, Бусейра нас разочаровала, и мы едем в Меядин, дальше на юг, хотя Макс и на него особо не рассчитывает.
Затем мы резко сворачиваем к северу и едем по левому берегу реки Хабур.
Хабур я увидела впервые в Бусейре — до сих пор это было для меня только название, которое не сходило с уст Макса.
Вот и теперь он верен себе:
— Хабур — вот то, что нам нужно! Там сотни теплей. — И бодро добавляет:
— А если мы не найдем, что нам нужно, на Хабуре, то двинемся на Джаг-Джаг!
Впервые услышав от него это экзотическое название, я опросила:
— А что такое Джаг-Джаг? Неужели я никогда не слышала этого названия? Впрочем, многие не слышали, снисходительно добавляет Макс.
Я честно признаю свое невежество и добавляю, что и о существовании реки Хабур узнала только от него.
— А разве ты не знаешь, что Телль-Халаф стоит на реке Хабур? — изумленно спрашивает он.
Произнося «Телль-Халаф», Макс благоговейно понижает голос. Я качаю головой и сознаюсь, что если бы не вышла за него замуж, то не имела бы никакого представления о знаменитом Телль-Халафе! Должна сказать, что объяснять потом знакомым, где именно мы копали, бывает очень трудно.
— В Сирии! — обычно говорю я.
— О! — восклицает, как правило, собеседник, слегка ошарашенный моим ответом, и морщит лоб. — Да, конечно, в Сирии, но где это? — Это название сразу вызывает чисто библейские аллюзии. — Это ведь где-то в Палестине, верно?
— Это рядом с Палестиной, — говорю я ободряюще. — Немного дальше, вдоль побережья.
Моя подсказка ничего не дает, поскольку понятие «Палестина» у всех ассоциируется тоже скорее с Библией и с уроками в воскресной школе, нежели с конкретным географическим объектом.
— Нет, я все равно не представляю, где это. — И морщина на челе углубляется. — Где вы, в конце концов, копали — у какого города?
— Ни у какого. Возле границы с Турцией и Ираком.
На лице приятеля по-прежнему написано полное недоумение.
— Но ведь какой-то город есть там поблизости!
— Алеппо — в двухстах милях от нас!
Тут, как правило, твой собеседник вздыхает и сдается.
Но потом, вдруг встрепенувшись, спрашивает:
— А чем вы питались? Наверное, только финиками?
Когда я говорю, что у нас были с собой цыплята, яйца, рис, огурцы, апельсины, бананы, баранина, фасоль и баклажаны, он смотрит на меня с упреком и откровенным разочарованием:
— Ничего себе походная жизнь!
В Меядине начинается наш пресловутый «Ie camping».
Посередине огромного двора (он называется «хан») для меня ставят стул, и я гордо восседаю на нем, пока Макс, Мак, Аристид, Хамуди и Абдулла устанавливают палатки.
Мне, несомненно, повезло: на моих глазах разыгрывается увлекательный спектакль. Опыта у действующих лиц никакого, а могучий ветер пустыни — плохой помощник. Абдулла взывает к Аллаху о сострадании и милости, армянин Аристид требует помощи от всех святых, слышатся буйные ободряющие выкрики и хохот Хамуди и яростные проклятия Макса.
Один только Мак хранит молчание, но и он время от времени еле слышно цедит сквозь зубы какое-то слово.
Наконец дело сделано. Палатки несколько кособокие, но они стоят! И вот мы уже честим на все корки нашего повара, который, вместо того чтобы тотчас же заняться обедом, разинув рот, как и я, глазел на представление.
Впрочем, у нас есть консервы — банки мигом вскрыты, скоро готов и чай. Тем временем солнце садится, ветер стихает, сразу становится прохладно, и мы отправляемся спать. Я впервые в жизни пытаюсь забраться в спальный мешок. И с помощью Макса мне это наконец удается. Оказывается, внутри очень даже уютно и удобно. Я всегда беру с собой в путешествие хорошую пуховую подушку — именно она для меня символ той грани, которая отделяет комфорт от убожества. Я радостно заявляю Максу:
— Думаю, мне понравится спать в палатке! — И вдруг пугающая мысль:
— Как ты думаешь, а по мне ночью будут бегать крысы, мыши или еще какие-нибудь твари?!
— А как же! — ласковым, сонным голосом бормочет Макс.
Меня охватывает легкая паника, но через минуту я уже сплю, просыпаюсь в пять утра — рассвет, пора вставать и начинать новый хлопотливый день.
Телли, или, как называют их археологи, городища, в районе Меядина Максу не подходят.
— Римские! — бурчит он с омерзением.
Если честно, римляне всегда казались мне людьми интересными, но сейчас я в угоду Максу даже отшвыриваю в сторону презренный черепок:
— Римские!
Хамуди тоже напропалую ругает «эр Рум».
Днем мы идем навестить американцев — они копают вблизи Доуры. Нас приняли очень хорошо. Однако разговоры о раскопках уже порядком мне надоели, и я предпочитаю просто слушать. Тем более что их рассказ о чисто местных представлениях о найме на работу очень увлекателен. Дело в том, что само понятие «трудиться за деньги» здесь относительно ново. Когда участники экспедиции пытаются нанять рабочих, их либо не понимают, либо просто отказывают им наотрез.
Отчаявшиеся американцы даже призвали на помощь французские военные власти. Те мигом нашли выход из положения: арестовывают двести человек и направляют их на раскопки.
«Арестанты» ведут себя вполне мирно, да и работают с явным удовольствием. Им говорят, чтобы они пришли завтра, но на следующий день ни один не появляется. Снова призвали французских солдат. Рабочих опять арестовали, и они снова увлеченно работают, но на следующий день опять никого — пока их не пригнали французы. Наконец причины «саботажа» прояснились.
— Вы что, — спросили у арестованных, — не хотите для нас поработать?
— Хотим, очень хотим. Дома все равно делать нечего, — Но тогда почему вы не приходите каждый день?
— Мы хотели прийти, но надо ждать, когда аскеры (солдаты) нас поведут, говорю вам. Мы очень сердились, когда они за нами не приходили, это же их служба!
— Но мы хотим, чтобы вы работали на нас сами, безо всяких «аскеров»!
— Без них нам нельзя!
В конце недели им, как положено, выдали деньги за выполненную работу, и бедняги совсем растерялись. В самом деле, поди пойми причуды этих иностранцев!
— Французские аскеры здесь на службе, — недоумевали рабочие. — Они могут арестовать нас и посадить в тюрьму или послать к вам на курганы. Но почему вы платите нам деньги? За что?
В конце концов, аборигены примирились со странной расточительностью людей с Запада. Раз в неделю рабочие послушно берут деньги, но на аскеров еще потихоньку ворчат. Это ведь их, аскеров, дело — отвести человека на работу!
История очень занятная, если нас, конечно, не разыгрывают.., я что-то плохо сегодня соображаю…
Возвратившись в лагерь, я чувствую головокружение; меряю температуру — сто два градуса[33]. У меня болит желудок. Какое счастье заползти в спальник и заснуть, а о еде тошно даже подумать.
Наутро Макс с тревогой спрашивает, как я себя чувствую.
— Хуже некуда! — жалобно бормочу я.
Он хмурится:
— Ты уверена, что заболела?
Еще бы не уверена. У меня болит желудок. В Египте это называют «египетская болезнь», в Багдаде — «багдадская болезнь». Не самая приятная хвороба, особенно в пустыне!
Макс не может бросить меня одну в палатке, где температура днем достигает ста тридцати градусов[34]. Однако не прерывать же из-за меня поездку! И вот я в полуобморочном состоянии сижу в машине, ежась от горячечного озноба. У очередного отеля меня укладывают в тени нашей «Куин Мэри».
Макс и Мак идут осматривать курган.
Четыре следующие дня превратились для меня в кромешный ад; не утешил меня и рассказ Хамуди, решившего, видимо, меня позабавить: как султан увез с собой в пустыню красавицу жену, а та заскучала и молила Аллаха послать ей подруг. «И вот Аллах, устав от ее стенаний, послал ей подружек — мух!» — завершает свой рассказ Хамуди. Как же я возненавидела эту красавицу, чьи мольбы были услышаны! Ведь надо мной целый день напролет вьются тучи мух, не давая покоя!
33
Сто два градуса по принятой в Англии и США шкале Фаренгейта соответствует около 39 градусам по Цельсию.