Вот за ней увязалось несколько арабских парней.
— Куда спешишь, девушка?.. — Слова их ласковы, а маслянистые глаза бесстыдно и цинично разглядывают ее. — Пойдем с нами! Мы покатаем тебя на такси!
— Отстаньте! — Румье ускорила шаг, оставив позади подвыпившую компанию.
Нудаил, суетливый старик-йеменит, которого можно встретить в любой час и в любом месте (может, его зовут Авраам или Иаков, но прозвали его Нудаилом). Увидев Румье на улице, он счел своим долгом подойти к ней и сказать:
— И ты, Зереш[44], стала уже такой, как все? От горшка два вершка, а уж примчалась сюда… Так вот ты какая!
— Чего тебе надо от меня, Аман? — отпарировала Румье. — Старый козел, по бороде слюни текут, а вздумал меня учить уму-разуму.
— Ах ты, негодница! — выругался старик и затряс головой.
Две накрашенные женщины в пестрых платьях прошли мимо, виляя бедрами и обмахиваясь веерами. Они вызывающе громко говорили по-английски.
«Хвастаются, что умеют немного болтать по-иностранному, — неприязненно подумала Румье. — Видно, научились у английских солдат… Потаскухи! Если бы я захотела быть такой, то научилась бы говорить получше!..»
Купив мороженого и осторожно слизывая его кончиком языка, Румье медленно продолжала свой путь. Она бережно держала бумажный стаканчик с двумя сладкими и холодными шариками. Мороженое немного развеяло ее печаль и заставило на время забыть о снедающей ее тоске и о смутных, неосознанных желаниях.
«Ничего! — утешала она себя. — Попить, что ли, газированной водички?»
Она сошла с тротуара и направилась к киоску на противоположной стороне улицы… Но тут ей преградил дорогу велосипедист. Резко затормозив, он радостно воскликнул:
— Мириам![45]
Это был тот самый парень, с которым она три дня тому назад вступила на улице в спор.
— Это ты? — с деланным удивлением спросила Румье и почему-то покраснела.
— Я самый. — Парень соскочил с велосипеда и протянул ей руку. — Здравствуй! Меня зовут Шалом. Третьего дня мы с тобой повздорили на улице. Помнишь?
— Помню.
— Ты куда идешь? — спросил он так просто, будто они уже давно знакомы и он в курсе всех ее дел.
— Вон туда, — она показала рукой в сторону киоска. — Выпить газированной водички.
— Ну что же! — Он улыбнулся, обнажив белые как снег зубы. — Пожалуй, и я выпью.
Провожая ее, он начал разговор на ту же тему, на какую они спорили при первой встрече. Он говорил, как заправский агитатор, у которого в запасе неиссякаемый источник убедительных доказательств.
Начало смеркаться. Шалом говорил все меньше и тише, потом и вовсе умолк. Так они шагали рядом, молчаливые, задумчивые, погруженные в странную грусть, будто возникшую от неумолимо надвигавшейся ночи.
Солнце медленно скрывалось за горизонтом. Небо раскололось на две половины, восточную и западную. На одной господствовал багряный закат, на другой появились синие, голубые, пурпурно-красные оттенки. Краски сгущались, постепенно захватывая и заполняя все пространство и придавая небу куполообразный вид. В вечерних сумерках по-особому светился каждый дом, и в низине и на возвышенности. Каждый дом выступал отдельно, залитый красным, зеленым или фиолетовым светом, и было в этом что-то тревожное, предвещавшее бурю. Черепичные крыши загорелись ярко-красным огнем, отчего все они казались блестящими и немного влажными. Какая-то фиолетовая дымка опускалась на город, обволакивая все городские здания. Краски на небе непрерывно менялись. На смену яркому румянцу приходила фиолетовая бледность, багрянец сменялся густо-сиреневой краской, пурпур уступал место лимонной желтизне, светло-зеленый цвет оттеснял синеву… Мало-помалу все краски блекли и гасли, их смывала серовато-жемчужная бледность. Только на западном крае неба еще лежала кроваво-красная лужица, одинокая и грустная. В воздухе повеяло прохладой. Сильнее подул ветер, он порывисто налетал и исчезал, чтобы через минуту снова напомнить о себе. Становилось все темнее, небо начало сливаться с землей. Мир словно распадался на глазах, все реальное и сущее исчезало, уступая место таинственному и непонятному. Вот уже не видно ни людей, ни улиц, все как бы растворилось в ночной тьме; остались только пустота да воспоминания о промелькнувшей жизни на земле…
Из груди Шалома вырвался вздох, и он едва слышно произнес:
— Да… До чего хороша наша страна!
44