В СНЕЖНУЮ МОСКОВИЮ. В январе 1475 года Толбузин и Фиораванти двинулись в далекий путь.
Аристотель взял с собой своего сына Андреа и одного из помощников — юношу по имени Пьетро.
Путь был трудным. Проехали Германию, миновали резиденцию прусского герцога — Кенигсберг. В Кракове поставили возок на полозья.
Ехали быстро, несмотря на жестокие морозы, снежные метели и заносы. Закутанные в теплые шубы, сидя в крытом возке, путешественники проезжали до 150 верст в сутки.
Пока ехали, зима кончилась. В Москву прибыли в начале апреля 1475 года.
«Возвратился посол Толбузин, — отмечает летописец, — и привел с собою мастера Муроля[5], кой ставил церкви и полаты, Аристотель именем».
Когда подъезжали к столице, с высокого берега реки Москвы открылся перед Фиораванти вид на диковинный, почти сплошь деревянный город. Только белокаменные зубчатые стены с башнями опоясывали Кремль с несколькими церквами, деревянным дворцом великого князя и боярскими теремами. Город, занимавший небольшую площадь по правому берегу реки Москвы у впадения Неглинки, казался обширнее, чем был. Его увеличивали пространные сады и огороды при каждом доме.
Тяжелый возок медленно ехал по узким уличкам пригородных слобод. При выборе места для постройки москвичи считались только со своими удобствами. Нередко дома ставили поперек улицы, и поэтому проезды между усадьбами превращались в кривые переулки со множеством глухих тупиков. С наступлением сумерек улицы перегораживались бревнами, у которых стояла стража, никого не впускавшая после установленного часа.
Наконец возок въехал в кремлевские ворота. Забыв усталость, Фиораванти с интересом рассматривал непривычную архитектуру. Его поражала затейливая деревянная резьба наличников окон, крылец и ворот.
Иван III и его жена Софья Фоминична радушно встретили итальянского гостя в приемных покоях своего дворца. Необычным показалось ему убранство зала. На обитых сукном стенах висели только иконы с подвесками из парчи.
Мебели было мало: дубовый резной стол, лавки, покрытые парчой, да трон — кресло великого князя. На изразцах высокой печи цветы, плоды и люди переплетались в причудливой, непривычной манере.
Несмотря на утомительное трехмесячное путешествие, архитектор отказался отдыхать. В тот же день он отправился на стройку и обследовал остатки разрушенного собора. Он хвалил прекрасную работу русских каменотесов, но тут же отметил невысокое качество извести.
— Известь не клеевита, да и камень не тверд, — сказал он. — Плита тверже камня. Своды надо делать плитою.
Строить вновь северную стену Фиораванти не согласился, предпочтя все сломать и начать дело сызнова. Установив три столба, он повесил между ними на канате дубовый брус, окованный железом. Мерные удары тяжело падали на стены, разбивая непрочную кладку.
«Чудно было смотреть, — пишет летописец. — Что три года делали, а он в одну неделю и даже меньше все развалил, так что не поспевали выносить камень, а то бы в три дня хотел развалить».
Однако начинать стройку архитектор не торопился. Фиораванти понимал, что он не может не считаться с обычаями и вкусами русского народа, не должен искусственно переносить сюда привычные ему формы западной архитектуры.
Поэтому, закончив закладку фундамента, Аристотель отправился путешествовать по стране для знакомства с древнерусским зодчеством.
Постройка городских стен во Владимире.
Церковь святого Георгия. Старая Ладога.
ПОЛНОЧНОЕ СОЛНЦЕ. Взяв с собой топор, огниво с трутом, котел и запас пищи, он долгими неделями пробирался через реки и девственные леса русского Севера на лодках, лошадях.
Со своим проводником-переводчиком Фиораванти нередко ночевал на берегу реки под открытым небом. Но зато он увидел и услышал много интересного.
Был он в городе с крепостью на Белоозере, заезжал в Устюг и Холмогоры, видел Соловки — монастырь, куда нет входа женщинам, слышал рассказы о Великой Перми, где жители хлеба почти не знают, а дань платят лошадьми и мехами.