Мария Домбровская
Рассказы
Из сборника «Улыбка детства»
Деревья весной[1]
Все на свете всегда чудесно, но никогда не бывает снова как в детстве.
Тогда жизнь стучалась прямо в наши сердца.
В каждую частичку дня и на каждой пяди пространства происходили вещи, ужасавшие или приводившие нас в восторг. Тысяча событий, глубоких и незначительных, одинаково способных породить и ошеломляющую ненависть и дурачество либо внезапную влюбленность.
А что уж говорить о той поре, когда деревья непостижимым образом начинали одеваться пухом весенней зелени.
Вначале они были такие же, как и во все зимние месяцы. Они качались и били черными ветвями по небу.
Затем — ты помнишь? — они начинали метаться в неистовом танце. Это плясал, сотрясая их бедную наготу, страстный южный ветер.
Никаких примет весны еще не было, кроме стоячей воды на порыжелой лужайке. Но этот ветер, этот ветер...
Как мы глотали его, мчась неизвестно зачем и куда по чавкающей под ногами топкой земле!
А наутро ветви деревьев были уже другими; казалось, серебро, золото и кровь текли в их гибких телах.
Снова мы носились кругом — то все вместе, то каждый сам по себе, и холодное дыхание полой воды ударяло в лицо. Чтобы ничто не делалось без нашего ведома, чтобы подсмотреть то мгновенье, когда из распада ослизлой гнили расцветет весна. Мы хотели увидеть это, как хотелось увидеть тот миг, когда засыпаешь. И не могли. Так таинственно мелькало мгновенье, когда листья, шевелясь, как зверушки, выползали из-под покрова почек.
Гоняясь за весной, мы схватывали простуду. Пронизанное искрами боли горло не могло издать ни звука. В это время нежность мамы заменяла нам весь мир, весну, все. Но вот одна из нас выздоравливала и уже играла на фортепьяно. На столике красного дерева белели подснежники. За окном плыли потоки воздуха — розовые, голубые, сиреневые — и раскачивалась в раздумье суковатая ветка ясеня. Мы силились открыть глаза, но сон охватывал нас внезапно, точно назло, чтобы не дать увидеть, как развернутся листики из ее темно-красных почек.
Вечером мы пили из рук мамы отвар малины и, когда она поглядывала с тревогой и спрашивала, не знобит ли нас, кричали с гримасой: «Мама, нам всегда тепло. С нами никогда ничего не будет».
Мама сидела подле нас, как монашка, для которой мир плывет где-то вдали. Нам это было все равно. Хотелось поскорее убежать.
Болезнь удерживала нас недолго. Мы снова летели, разбрызгивая проворными ножонками сапфиры луж на лугу и на дороге.
Но все уже свершилось. Неведомо когда, без нас, пробудилась весна. Может быть, ночью? Ведь все самое чудесное происходит ночью.
Вот ветка ивы, вся в пушистых шубках, шелковистых на ощупь, и уже с нарядным зеленым пучочком листьев на верхушке.
Над зеленым обрывом стоят кусты терновника в белом тончайшем батисте.
Вдоль влажной тропинки в саду — за рядом белых камней — жесткие колючие веточки крыжовника ощетинились зубчиками молодой листвы.
Мягкие и мохнатые, вынырнули из искрящегося панцыря беловатые листья каштанов, а ветви клена будто унизаны влажными, неуклюжими оливковыми жуками.
В черных развилинах высокого граба мелькает зеленый огонек. Изумрудные искры вспыхнули на всех черных ветках березы, и свет солнца парит и колышется над лугом, над домом, над садом.
Пурпурные сережки тополя облетели, усыпав запыленными рубинами землю вокруг ствола. На большой ветке тут и там выбились наружу желто-зеленые рюши.
И как все это спешило расти!
Вскоре дорога к подъезду и газоны были уже в звездочках желтых цветов, и все дорожки сада лежали под пленительным крылом зелени.
Ах, чудесная аллея, мятым шелком горько пахнущей майской зелени отгороженная от пруда.
Ты, аллея, проскользнувшая под мрачные своды каштанов и тщательно укрытая фестончатой оборкой их листьев. Мы, визжа, носились по тебе, а ты упиралась в самое небо.
Мы добегали до конца, до трех колышков изгороди, и омывали лицо в бледно-голубом просторе неба. Поля и луга лежали там такой узенькой полоской!
Поднимался легкий ветер, и, кружась, падали на аллею цветы каштанов, похожие на облатки. Это было и весело и печально. Помнишь, как плавно, как мягко при этом дуновении колыхались каштаны, как прекрасно и дружно вздымались и опускались их ветви?
Мы не успевали оглянуться, как деревья уже стояли в цвету.
На газоне, меж елей, черемуха безудержно наполняла воздух дурманящим запахом миндаля.
Черешни и груши цвели своей непередаваемой, сонной белизной, которую сдувал легчайший ветерок. Ярко-белые, восхитительно розовые, упругие и благоуханные, светлели цветы яблони.