— И поделом, — говорит мать. — Белый свет мне застили.
Она поворачивается к брату.
— У тебя еще есть бассейн? — спрашивает она.
— Куда ж он денется? — отвечает брат.
— Тогда принеси мне мой купальник, — просит.
— Хочешь поплавать, мама? Давно ты не была в бассейне.
— Да, — говорит мать. — Отвези меня к себе. Дай мне купальник. Я покончу с собой.
Совещаемся с братом в коридоре.
— Ясно, что ко мне ее нельзя, — говорит он.
Останавливаемся на частном пансионате с медицинским уходом.
— Это что, салон красоты? — спрашивает мать.
Мы прибыли на место, брат за рулем. Здание окрашено в ярко-розовый цвет.
— Расцветочка что надо, — говорит мать. — Аккурат под мой халат и тапки.
— Тебе здесь нравится, мама? — спрашиваю я.
Она осматривается.
— Хочу сделать заявление. Я еду домой.
— Но ведь там казаки, — говорю я.
— И мужики, — говорит брат.
— Не смешите меня, — говорит она.
К ее приезду подготовлена милая комнатка, на туалетном столике — цветы.
— Во что мне это встанет? — вопрошает мать. — Комната, уход да еще, небось, за букет сдерут вдвое.
— Государство, — заливает ей братец. — За тебя платит государство.
— Три тысячи в месяц, — докладывает он мне. — Все ее трудовые сбережения.
— Еще одно заявление, — говорит мать. — Решено: я хочу на свободу[5]. Свободу мне, свободу!
— Это уже было сказано до тебя, мама, — напоминаю ей.
— Что ж, — говорит, — не стану повторюшничать.
— Будьте как дома, — приглашает сиделка, на вид очень славная.
— Не могу, — отвечает мать, — потому как не мой это дом. Мой дом терпеливо дожидается моего возвращения.
— Мама! — говорит брат.
Она грозит ему пальцем. Он грозит ей в ответ.
— Я грожу сыну, сын грозит мне, и мы так и будем стоять здесь, скрестив наши пальцы, словно мечи, — говорит мать.
— Умеешь ты со словами управляться, — не выдерживаю я.
— Навострилась, — она в ответ.
Навещаю ее в пансионате на следующий день.
— Звонила Роза, — рассказывает она. — Помнишь Розу, мою соседку?
Бодрая старушенция, в свои восемьдесят еще водит машину.
— Как у нее дела?
— Если не считать катаракты, тугоухости и скрюченных артритом рук, у Розы все прекрасно.
Я мнусь в нерешительности.
— Мама, — начинаю я.
— Говори же, Лейла. Не тяни резину.
Я собираюсь ей сказать, что мы внесли взнос за часть дома в Италии. Объяснить, что мы приобрели билеты еще до того, как она разболелась.
— Я купила билеты на самолет в Италию.
Молчание.
— Ворюги, — говорит мать. — Никто их, монополистов, не контролирует, вот они и обнаглели. Билеты, небось, назад не берут.
Снова в здравом уме.
— Попала в самую точку, — говорю я.
— Клише, — бросает она.
— Ну, извини.
— Лично я, — говорит мать, — живу так: день прошел, и ладно. Сколько листков осталось в нашем календаре, откуда нам знать?
Братец до этого сказал в принципе то же самое, но не так красиво.
— Так что поезжайте с Сэмюэлом и вашими друзьями, — говорит мать. — Лейла днем и Лейла ночью, Лейла, мой цветочек.
— Дивно, — замечаю я.
— Еще бы, — говорит она. — Я ж написала воспоминания.
Мы беремся за руки; помедлив, она отстраняется.
— Одна просьба, — говорит она. — Когда меня не станет, переплети воспоминания и отправь их в банк, в библиотеку.
Так в истории матери переплетутся наши истории — то, что происходит в доме брата, в моем доме, в домах наших детей.
«Блаженный приют»
Есть в округе Ориндж дорога, которая сплошь заботится об автомобилях, животных и людях: «Кузовная мастерская Голден-вэлли», «Ветеринарная клиника Голден-вэлли», следом — клиника для людей, спортивный центр «Лос-Кабальерос», где приводят в порядок тело, и медицинский пансионат «Блаженный приют», куда тело помещают, когда в порядок его уже привести нельзя. У «Блаженного приюта» персиковые стены, оранжевая черепица и зеленые ставни. Персонал сплошь мексиканцы, старший персонал — выходцы из Европы. Пациенты преимущественно местные, за исключением одного-двух богатых азиатов. Пациенты различаются, главным образом, способом передвижения: трость, ходунки, кресло-каталка.
За обедом высокий бледный мужчина в шапочке пытается донести до рта куриную тефтельку. Рука дрожит, тефтелька срывается с вилки. Превозмогая тремор, мужчина делает новую попытку, и тут его под локоть толкает каталка. Тефтелька изловлена, наколота, поднесена почти что к самому рту, но неожиданно подкатившие к столу соседки лишают вилку содержимого. Расстроенный, едок промахивается и в третий раз.