После этого он почувствовал себя значительно лучше и попросил немного вина; оно было ему приятно, и он сказал мне, что это лучший в мире напиток. «Это не вино, — возразил я, чтобы заставить его заговорить, — это вода». «Это моя ύδωρ αριστόν»[233], — ответил он мне на это. Его конечности и даже лицо были уже холодны, как лед, и все его тело покрылось смертельным потом, пульс невозможно было прощупать.
В это утро он исповедовался священнику, но так как последний не захватил с собой всего необходимого, то он не мог отслужить молебен. Во вторник утром дядя Ла Боэси попросил больного ради облегчения исполнить свой долг христианина; он прослушал поэтому молебен и причастился. Когда священник прощался с ним, Ла Боэси сказал ему: «Духовный отец мой, смиренно прошу Вас и тех, кто находится под Вашей защитой, молитесь за меня богу. Если его святым решением предписано, чтобы я в этот час закончил свои дни, то пусть он смилостивится над моей душой и простит мне мои бесконечные прегрешения, ибо невозможно, чтобы такое низкое и обыкновенное создание, как я, мог выполнить веления столь великого и могущественного бога; если он считает, что я еще нужен здесь, на земле, и он желает сохранить меня до другого случая, то молите его, чтобы он поскорее прекратил мои страдания и чтобы он явил мне милость, направив в дальнейшем мои стопы согласно его воле и сделав меня лучше, чем я был». В этом месте он остановился, чтобы перевести дыхание, но когда он увидел, что священник уходит, то вернул его и сказал ему: «Я хочу в Вашем присутствии сказать еще следующее: я признаю, что хочу умереть в той вере, в которой я крещен и в которой прожил свою жизнь, в той вере, которую вначале Моисей насадил в Египте, которую затем отцы восприняли в Иудее и которая в дальнейшем с течением времени дошла до Франции». Судя по его выражению лица, он хотел бы еще продолжать говорить, если бы был в силах, но он закончил на этом, попросив своего дядю и меня молиться за него богу: «Ибо, — сказал он, — это величайшая услуга, которую христианин может оказать христианину». Пока он говорил, у него раскрылось плечо, и он попросил своего дядю укрыть его, хотя слуга стоял к нему ближе; обратившись ко мне, он сказал: «Ingenui est, cui multum debeas, ei plurimum velle debere»[234].
Страница из доклада Этьена Ла Боэси
Господину Бело, который пришел после обеда навестить его, он протянул руку и сказал: «Дорогой друг, я готов был уплатить свой долг, но я нашел хорошего кредитора, который простил мне его». Немного погодя, внезапно пробудившись от дремоты, в которую он впал, он сказал: «Хорошо, хорошо, пусть она придет, когда хочет, я жду ее в боевой готовности», — слова, которые он повторял два или три раза во время своей болезни. Когда ему потом насильно открыли рот, чтобы заставить его сделать глоток, он сказал, обращаясь к господину Бело: «An vivere tanti est?»[235].
К вечеру, при ясном сознании, он стал все больше походить на покойника; когда я сел ужинать, он велел меня позвать, это была уже только тень человека, как он сам сказал о себе: «Non homo, sed species hominis»[236]. С большим очень усилием он сказал мне: «Брат мой, друг мой, да будет богу угодно, чтобы я действительно узрел те образы, которые посещают меня». Подождав некоторое время, пока он молчал и издавал болезненные стоны, пытаясь заставить себя говорить, ибо язык стал уже ему плохо повиноваться, я спросил его: «Каковы эти образы, брат мой?» « Они значительны, значительны!» — ответил он. «Никогда еще не случалось, — продолжал я, — чтобы я не принимал участия в тех мыслях, которые приходили Вам в голову, не хотите ли Вы, чтобы я и теперь наслаждался этим?» «Я бы с радостью, — ответил он, — но не могу, брат мой, они чудесны, бесконечны и несказанны».
На этом разговор прервался, ибо он не в силах был более продолжать его. Он был настолько слаб, что, несмотря на то, что только что хотел говорить со своей женой и с веселым видом, который он так искусно умел придать себе, сказал ей, что он хочет ей что-то рассказать, вынужден был отказаться от этого; он явно старался заговорить, но у него нехватало сил, и он попросил глоток вина, чтобы подкрепиться. Но все было напрасно, так как он внезапно лишился чувств и долго ничего не видел.
233
234
«Ingenui est, cui multum debeas, ei plurimum velle debere», «Благородному человеку свойственно желание быть больше всего обязанным тому, кому он уже многим обязан» (см. Письма Марка Туллия Цицерона к Аттику, близким... Μ. — Л., изд-во АН СССР, 1949, стр. 344—345).
235