Сашко с укором и болью посмотрел на отца. К контрабандистам Сашко относился без особого предубеждения. Люди шли на риск, ставили на карту жизнь, было даже что-то красивое в этой опасной, разбойничьей профессии. Конечно, надували и обманывали. Но обманывали кого? Власть: царя, полицию, словом — мировую буржуазию. Нет, Сашко не относился к контрабандистам с непримиримым осуждением. Комсомолец Птаха еще не задумывался над кодексом морали и этическими проблемами. А если бы и задумался, то, верно, пришел бы к выводу, что, когда установится в Одессе своя, народная, без царей и помещиков, без Анатры и Бродского, рабоче-крестьянская власть, как вот сейчас в России, одесские контрабандисты сами собой исчезнут, превратившись в самых обыкновенных людей… Но входить «в пайку» с барахольщиками, «разменивать» для контрабандистов товар на базаре — этого сын рыбака и комсомолец Птаха, который и вступил-то в комсомол не когда-нибудь, а в условиях подполья, не мог простить даже родному отцу. Позор на весь берег, на всю Одессу! Позор перед пролетарской революцией, которой присягал Сашко, занося свое имя в списки Молодежного революционного интернационала!.. И кто понесет барахло на базар? Старый рыбак и грузчик — человек вольных и независимых, наипочетнейших в Одессе профессий! Старый Петро Птаха, которого все соседи на берегу уважают за то, что в девятьсот пятом году — если не врет — прятал беглецов с броненосца «Потемкин»! Петро Птаха, который в шестнадцатом году — а это была уже истинная правда, потому что Сашко и сам это помнит, — ходил громить тюрьму, чтоб освободить осужденного на смерть Котовского! Петро Птаха, который хвастался, что еще этим летом, будучи боевиком в группе самого Котовского, якобы пускал немецкие поезда под откос! Да он же, выходит, видел Котовского собственными глазами и даже — теперь это уже приходилось брать под сомнение — пил с Котовским из одной кружки молдавское вино «фетяска»! А теперь — с барахлом на базар!.. Эх, не повезло Сашку на отца!
— Амба! — гневно крикнул Сашко. — Нюхай свое «лёриган-коти»! Жуй свое барахло! Когда выйдет мне срок паспорт брать, не выпишу себе документ на твою фамилию! — Он шваркнул отцовским жакетом о землю, отчаянно махнул рукой и быстро пошел прочь.
Теперь Сашку было понятно, с чего это повадился к отцу в последнее время какой-то неизвестный бродяга, называвший себя грузчиком Григорием. Какой он, к черту, грузчик! Недаром же Сашко сразу взял его на подозрение: приходит ночью, в дом не зайдет, вызовет отца на берег, и о чем-то говорят, озираясь по сторонам. Как раз вчера вечером он и приходил, этот липовый грузчик Григорий, сразу же как пришвартовалась та самая яхта под французским флагом, которая привезла этого полномочного «пижона» на голову Одессы и ящик «лёриган-коти» — на голову Сашка.
Сашко с налету подхватил свой ящичек со щетками и гуталином, и чаща тамариска при входе в парк поглотила его щуплую фигурку в полосатой тельняшке.
Старый Птаха еще долго стоял на месте, глубоко огорченный, и отчаянно ругался, что вынужден был возвести на себя такой позорный поклеп.
Наконец, и он махнул безнадежно рукой, поднял с земли свой жакет и поплелся к куреню, все еще бормоча проклятия неведомо кому. Но ворчание его постепенно смягчалось и становилось все добродушнее. Среди проклятий прорывались уже и отдельные выражения, свидетельствовавшие о том, что он доволен собственной персоной. Все ж таки здорово подвернулся ему на язык этот ящик духов с французской яхты; он слышал о нем от хлопцев на шаланде: французы расспрашивали о факторе, которому можно было бы спихнуть беспошлинный товар.
Именно в это время на спуске между Отрадой и Ланжероном показалась коренастая фигура грузчика Григория. Впервые грузчик Григорий появлялся днем возле мазанки старого Птахи, но дело было уж очень спешное и слишком важное, чтоб откладывать его на более поздний час.
Сашко торопливо шел Александровским парком, улицей Маразли, потом по Канатной — на Николаевский бульвар. Он ничего не видел, не смотрел по сторонам, не взглянул даже на афишные тумбы с такими заманчивыми рекламами новых кинофильмов: «Дама полусвета», «Дневник кокотки», «Женщина, которая изобрела любовь». Не соблазнили его и анонсы варьете с именами Вертинского и Убейко. Чувство обиды угнетало его, гнев жег ему сердце. Его старый отец, потомственный рыбак, на всем берегу уважаемый грузчик с Карантинной гавани, превратился в барахольщика при контрабандистах! Лучше бы уж сам вышел на фелюге в ничьи воды и таскал барахло с румынских и турецких шаланд, ежеминутно рискуя попасть под пулеметную очередь со сторожевого катера или на одну из слепых мин, разбросанных еще «Гебеном» и «Бреслау» в мировую войну[5].