– Да, как ты, – усмехнулась Дочь. Здесь не нужно было ни смотреть кому-то в глаза, ни отводить их. Сегодня ее мешковатая свободная одежда была даже уместна. На таких собраниях она была белой вороной, но, с другой стороны, она же путешествовала по миру и появлялась на модных светских раутах. Сегодня на ней было батиковое лунги в коричневых и куркумовых тонах, черно-синяя раджастанская курта, расшитая цветами, и поверх всего этого неаккуратно накинута полосатая фиолетово-красная дупатта, с одной стороны завязанная на поясе и переброшенная через плечо – с другой. Это не было похоже ни на восточный наряд, ни на пенджабский, это было и не сари, и вообще не что-то узнаваемое. Это не было ни сочетанием цветов, ни намеренной интересной дисгармонией. Но ее спутником был белый друг в дорогих ботинках и в галстуке. Он принимал ее такой, и поэтому весь мир тоже был вынужден одобрить. Они только что вернулись из Бхогаона, где исследовали обучение девочек в нескольких традиционных семьях, и собираются написать об этом. Что именно, никто не понял, но всем стало ясно, что сейчас образование, воспитание и права девочек – тема крайне актуальная.
Все стали расспрашивать про Бхогаон, как про Исландию:
– А где это, за какими морями и какого черта вообще туда ездить, да как, да почему… – И все громко смеялись. – Надо же! Бхогаон… Бхо… гаон… Ха-ха-ха.
– Теперь вот скажите, – кто-то протянул Арильду тарелку с бати, – а у вас там есть Бхогаон? Здесь есть. А бати есть? Здесь – да.
– Нет, – признал свое поражение Арильд и не стал продолжать соревнование. Закатал брюки до колен и сел на корточки, чем вызвал одобрение окружающих, мол, может сидеть, как мы. Он сел рядом с Ядавом джи и тоже стал делать бати и раздавать их, а звенящий смех долетал аж до улицы:
– К нам готовить пожаловал заморский махараджа!
Но Мать продолжала лежать, ее спине сильно докучала вся эта праздничная возня.
Дверь не танцует. Все проникает сквозь нее: люди, воздух, цвета, смех, солнечный свет, мухи, запахи, мотыльки, пылинки, пары алкоголя, обрывки слов и прочие кусочки-частички. Дверь открыта настежь. Недвижима и спокойна. Вобравшая в себя прохладу столетий. Все видит, все слышит и понимает, где хвост, а где голова, даже если у этих счастливцев нет ни хвоста, ни головы. Те, кто слышит выхваченный на мгновение обрывок, не понимают контекста, а в нынешней атмосфере им это и ни к чему, да и в этом возрасте борьба за смысл приносит только страдание. Но дверь вечна, ее взгляд ничем не ограничен, она различает нездешнее. Всего повидавшая, почтенная, прочная, искушенная.
Внутри играет Рави Шанкар. Чья-то жена нашла его мрачным. И теперь Шамми Капур поет: «О боже, что мне делать?»[17] В какой-то момент это перешло в суфийское каввали[18]. Но когда Сид со своими друзьями перехватывает инициативу и ставит танцевальную музыку, от которой сотрясается земля, все бросаются в пляс. Началось все с Сал они Сундар Никогда-не-повторяйся, бывшей жены бывшего губернатора, все еще молодой в душе. Она все время носит сари, и вопрос, появлялась ли она хоть раз в одном и том же сари, неизменно вызывает ожесточенные дискуссии. Эти дискуссии идут на специальном кодовом языке, понятном только тем, кто им владеет, а остальные только недоумевают, о чем это они перешептываются и над чем хихикают. Например, когда появляется бригадир Тотарам Джапота или просто кто-то вспоминает о нем, тут же разыгрывается один и тот же диалог. Про то, что он даже спит в отглаженных до хруста брюках и рубашке, на поясе затянут ремень, а на шее – галстук, и многие, кому довелось случайно оказаться в его доме в кромешной ночной темноте, подтверждают это. Разногласия возникают только по поводу того, снимает ли он свои отполированные и зашнурованные ботинки в кровати. Потом кто-то еще добавляет, что он и нижнее белье наглаживает до хруста и не снимает его. И каждый раз кто-то бросает:
– Стоит заметить, у него четверо детей.
И тогда раздаются тонущие в смехе упреки:
– Хватит, замолчите, тут же дети.
И разгуливающие вокруг дети притворяются совершенно наивными, невинными и глухими.
Так этот день сменялся вечером, а вечер перетекал в ночь и даже дальше, ведь «свеча горит всеми цветами, пока не растворится в рассвете»[19]. Вокруг только любовь и доброта. Все обиды и упреки испарились, хозяева, гости, почтенные господа и почитатели – все вместе купаются в лучистых взглядах солнца, и никто не прогоняет никого с криками. Нет никакого противостояния: ни высоких, ни низких, ни твоего, ни моего, мода на обноски тоже мода, Нью-Йорк, Париж в фаворе как всегда, и все восторгаются: «Ах, какой чудесный праздник!». Все возбужденно переговариваются и раз за разом пытаются поднять Маму с кровати.
17
Популярная песня Ai a! ya sukku («Ох, что мне делать?») из фильма Jangli («Дикарь»), 1961 г.
19
Последняя строчка из газели индийского поэта Мирзы Галиба (1797–1869) «Ah ко cahie ik umr asar hone tak» («Чтобы вздох долетел до своей цели, нужна целая жизнь»).