Сердце велит мне афинян наставить в одном убежденье
Что беззаконье грозит городу тучею бед,
Благозаконье же всюду являет порядок и стройность.
В силах оно наложить цепь на неправых людей,
Сгладить неровности, наглость унизить, ослабить кичливость,
Злого обмана цветы высушить вплоть до корней,
Выправить дел кривизну, и чрезмерную гордость умерить,
И разномыслья делам вместе с гневливой враждой
Быстрый конец положить навсегда, и тогда начинает
Всюду, где люди живут, разум с порядком царить[297].
Неудивительно, что хор из «Антигоны» Софокла утверждает тот же принцип в связи с жутким/демоническим началом в человеке:
Кто Правды дщерь, Клятву чтит,
Закон страны, власть богов, —
Благороден! Безроден в кругу сограждан тот,
Кого лихой Кривды путь
В сердце дерзостном пленил:
Ни в доме гость, ни в вече друг
Он мне да не будет![298]
Стоит вспомнить, что так хор воспринимает известие о том, что кто-то (в этот момент никто еще не знает, кто именно) вопреки запрету Креонта захоронил тело Полиника и совершил над ним похоронный ритуал. Получается, что Антигона заочно подвергается осуждению как «безродный в кругу сограждан» за демонические поступки, которые нарушают евномию государства, которая полностью восстанавливается в финале трагедии:
Человеку сознание долга всегда —
Благоденствия первый и высший залог.
Не дерзайте ж заветы богов преступать!
А надменных речей беспощадная спесь,
Беспощадным ударом спесивцу воздав,
Хоть на старости долгу научит[299].
По отношению к евномии Антигона, безусловно, является жутким/демоническим персонажем: ее вызывающий поступок выразил состояние чрезмерной настойчивости и расстроил «прекрасный порядок» города. Ничем необусловленная этика Антигоны нарушала гармонию полиса и в силу этого оказалась «вне человеческих пределов». Ирония здесь в том, что Антигона, представляя себя хранительницей незапамятных законов, на которых зиждится человеческое общество, оказывается своевольной преступницей. Безусловно, в ней проступает холодность и жесткость, особенно в сравнении с мягкой и человечной сестрой Исменой. О жуткой (uncanny) стороне ее характера говорит также двузначность ее имени: оно образовано из корней anti- и gon/goni- («угол», «поворот», «изгиб») и может означать «негнущаяся», «непоколебимая», но его можно производить также из корня gone («дающая рождение»), как в слове «теогония», и тогда его можно толковать как «противница материнства» или «та, кто вместо матери». Возникает сильнейшее искушение усмотреть связь между обоими возможными значениями имени: разве материнство не основная форма женской покорности, и не могла ли бескомпромиссность Антигоны породить в ней нежелание быть матерью? По иронии в первоначальном варианте мифа (о котором сообщает Гигин, Fabulae 72[300]) Антигона была матерью: когда ее поймали во время совершения погребальной церемонии по ее брату Полинику, Креонт передал ее своему сыну Гемону, с которым она была обручена, чтобы тот отвел ее на казнь. Но Гемон, сделав вид, что предал Антигону смерти, тайно вывез ее из города, женился на ней, и она родила ему сына. Когда юноша вырос и пришел в Фивы, Креонт узнал его по родимому пятну, которое имелось у всех потомков спартов [301], или детей дракона. Креонт был неумолим, и тогда Гемон убил свою жену Антигону и себя… Есть признаки того, что в этой версии Гигин следовал за Еврипидом, который тоже создал трагедию «Антигона», от которой до нас дошло лишь несколько фрагментов, в частности: «Лучшее достояние мужа — ласковая жена». Безусловно, это не Антигона Софокла.
300
301