Как я работаю.
Ты была словно возлюбленная,
Которая считает, что видит чудо.
А поскольку нет пророка в своем отечестве,
Твое любопытство я толковал, как любовь,
И был очень горд. Спасибо тебе,
Большое спасибо Вам, мой друг Новицки,
За то, что каждое утро Вы начинали
Строить нечто из старой фанеры и битого стекла.
Это очень важно: слышать подле себя работу
И видеть, как рождается дом: пусть даже
Без печки, но с крышей.
Спасибо вам, комары с прозрачными крыльями,
За то, что вы каждый вечер слетались
К моей лампе и гибли в ее холодном
Электрическом тепле.
Но перед тем как погибнуть,
Вы очень мешали мне, и
Это помогало мне чувствовать
Себя живым — всего-навсего.
Огромное спасибо вам,
Ночные яблони, за то, что
Вы роняли на подстриженный луг
Красные яблоки — в этом умирании лета
Было заложено главное: то, что помогает
Людям жить — вера в бессмертие земли.
Ну, будь здорова, ящерица!
Я сейчас уеду. Я очень счастлив.
Я окончил работу.
Я поеду на автобусе номер «такого нет»,
На остановку «такой не будет».
И пока он будет везти меня,
Я стану благодарить и тебя,
И господина Новицки, и луг,
И облака, и горлиц, которые уснули.
Спасибо вам, большое спасибо.
1968 г.
В ДОМЕ ТВОРЧЕСТВА КИНЕМАТОГРАФИСТОВ НА ДУНАЕ
Ах, как хорошо в этом доме, Пустом и тихом.
Человек, побывавший в нем, остается.
Остается в запахе тепла,
Прикосновения рук к лампе,
В огрызке яблока, оставленном в тумбочке.
И в меня входит творчество,
Оставленное здесь коллегами,
Жившими прежде.
Я его чувствую, я им благодарен.
Спасибо им, растеряхам.
Из оставленных крох
Я стану делать пирог
С капустой, грибами и дичью.
Но с кем разделить мне его?
Коллеги, которые жили,
Забрали любовь до последней пылинки,
Дом вычищен, как пылесосом.
Зачем вы так скупы?
Оставьте немного любви,
От вас не убудет, наверное,
Иначе — как быть иностранцу,
Кто знает лишь «иген»[7],
А чаще обратное иген, короткое, быстрое «нэм»![8]
Как мне хорошо в этом доме,
Но все же с кем разделить
Мне пирог из дичи с грибами?
Бог с Вами, включайте свои пылесосы!
Любовную пыль соберите — не жалко,
Нет, жалко, конечно, но лучше приврать, —
Так правдивей.
Лишь только уеду отсюда —
Вернитесь. Врубите систему настройки.
Замрите. Локатором станьте. Радаром.
Вот так. Еще тише!
Вы слышите, это спускается вниз,
По лестнице, очень скрипучей, все то,
Что осталось после меня для вас.
1968 г.
21 АВГУСТА
Чаек крик и вопль прибоя,
Смех детей и солнца зуд,
Ну пойдем скорей с тобою
На роскошный белый зунд...
Все прекрасно, все сияет, говорят девицы «нет»,
(А в Москве все заседает наш высокий кабинет).
А кругом так симпатично, и вокруг такое чудо:
Одеваются наяды, раздеваются атлеты,
Самолеты пролетают, и эсминцы грозно ходят —
Так, чтоб видели их люди...
(Именно в это время Дубчек и Черник присоединились к Свободе для переговоров об урегулировании отношений между братскими народами, вокруг которых роилась контрреволюция...)
—Я читаю Пастернака... Да, стихи весьма прелестны...
—Очень чувственны и сладки, Как медок в конце июля...
—Ха-ха-ха, скорее в море, Ха-ха-ха, какие волны,
—Пастернака бросьте в сумку И перемените плавки...
—А песок прогрет под солнцем... А песок увял под солнцем...
—А песок умят под солнцем. (В это время в Праге люди вышли на работу.)
—Ну смотрите же, смотрите, вон идет прелестный парень,
—Загорелый, мускулистый, сколько силы в нем и страсти!
(В это время, как сообщал ТАСС, переговоры продолжались в обстановке полной откровенности и дружбы.)
—Не хочу я слышать это,
—Поищите мне другое,
—Надоели мне «нахрихтен»,
—Я ищу себе покоя...
(Ее звали Гертруда, она работала в Дрездене ассистентом по исправлению дефектов речи. На время отпуска она сняла обручальное кольцо.)
— Надоели сообщенья,
Поищите лучше песни,
Все прелестно, все красиво,
Девушек тугие груди,
Спины юношей нагие,
И старух глаза большие...
(А над пляжем пронесся МиГ, и дети смеялись, глядя на него, и махали ему руками, ибо он был знамением мира, и никто не знал, что именно в этот момент пилот получил приказ приготовить кнопку 2-ЗЕТ для педалирования в случае ядерного нападения подлюг из НАТО.)