Между тем обстоятельства требовали именно таких качеств: монархическая по сути власть принцепса была обставлена республиканским камуфляжем, опутана густой сетью пережитков старого порядка, игравших к тому же существенную роль в идеологии,[311] так что лишь мастер тонкой политической игры и пропагандистских трюков, каким был Август, мог нащупать нужный тон и всю жизнь как на лезвии бритвы балансировать между крайностями республики и монархии.
Глава III
Практика закона об оскорблении величия (lex majestatis) при Тиберии
Политические процессы 15–31 гг
Злоупотребления законом об оскорблении величия — главная причина резко отрицательного отношения Корнелия Тацита к Тиберию. Историк возлагает на императора ответственность за то, что это наитягчайшее зло (обвинения в оскорблении величия) сначала незаметно пустило ростки, а затем заразило решительно все (Tac. Ann., I, 73).
Эта точка зрения отвергается большинством современных западных исследователей,[312] хотя существуют работы, авторы которых считают возможным в той или иной степени разделять точку зрения традиции.[313] Таким образом, проблема практики lex majestatis при Тиберии является предметом оживлённой дискуссии в современной западной историографии.
Научную полемику вокруг применения закона об оскорблении величия в эпоху раннего принципата, и, в частности, в правление Тиберия, будет удобно рассмотреть на примере полемики двух авторов: К. У. Хилтона и Р. С. Роджерса. Статья последнего из них "Политические преступления в ранней империи" прямо направлена против "Римского законодательства о государственной измене при раннем принципате" К. У. Хилтона. Взгляды Р. С. Роджерса и К. У. Хилтона можно рассматривать как характерные, соответственно, для защитников и обвинителей Тиберия.
В своих статьях Р. С. Роджерс отстаивает следующие основные положения. Римская империя при первых Цезарях была царством закона, который неукоснительно соблюдался, в том числе, и в случаях обвинения в оскорблении величия. Сведения о терроре, которые мы получаем из источников, преувеличены: репрессии были вынужденной мерой против реально существовавших заговоров, представлявших опасность для власти и личной безопасности Цезарей. Тацит сознательно исказил историю преемников Августа, пытаясь убедить читателя в том, что принцепсы из династии Юпиев-Клавдиев установили режим жестокого террора, не имея к тому никаких серьезных оснований и карали смертью даже за неосторожно сказанное слово.[314]
По мнению его научного оппонента К. У. Хилтона, в Римской империи в начале нашей эры далеко не всё обстояло так благополучно с соблюдением законов, как представляется Р. С. Роджерсу. Суд в случаях обвинения в оскорблении величия вершился по произволу принцепса, а сам закон использовался для преследования за неосторожные высказывания, оккультную практику и прочие действия, ничего общего не имеющие с реальной государственной изменой. Следовательно, практика lex majestatis является ярким примером произвола и деспотизма римских императоров.[315]
Другой особенностью взглядов Р. С. Роджерса является строгое разграничение понятий majestas и perduellio: crimen majestatis подразумевал лишь оскорбительные выпады в адрес принцепса и его семьи в устной или письменной форме, тогда как заговор, покушение на жизнь Цезаря, предательство на войне и другие серьёзные антигосударственные преступления попадали в разряд perduellio.[316] Подобная дефиниция применительно к императорской эпохе является искусственной, так как к концу позднереспубликанского периода (46 г. до н. э., lex Julia majestatis) laesa majestas (crimen laesae majestatis Populi Romani) полностью вытесняет perduellio из юридической практики и включает в себя все преступления против государства и существующего режима, в ранней республике рассматривавшиеся как crimen perduellionis: "Non quisquis legis Juliae majestatis reus est: in eadem conditione est sed qui perduellionis reus est" (Dig., XLVIII, 4, 11).[317]
Концепцию Р. С. Роджерса можно рассматривать как дальнейшее развитие идеи Ф. Б. Марша о различии в политических процессах основного и вспомогательного обвинений: последнее обыкновенно служило лишь поводом, чтобы начать расследование, в ходе которого выдвигалось главное обвинение. В тех случаях, когда дело завершалось досрочно, например, из-за самоубийства обвиняемого, главное обвинение могло не попасть в acta senatus. Данное обстоятельство и стало одной из причин многочисленных искажений в источниках.[318] Хотя этой гипотезе нельзя отказать в остроумии и известном изяществе, но, как справедливо отметил Дж. Бэлсдон, маловероятно чтобы все процессы развивались по одному и тому же сценарию, и столь же маловероятно, чтобы все люди, добровольной смертью упредившие неизбежное осуждение, были действительно виновны.[319]
311
Об идеологии принципата см.: Шифман И. Ш. Цезарь Август. М., 1990. С. 91–177;
Межерицкий Ю. Я. "Республиканская монархия". Метаморфозы идеологии и политики принципата Августа. М., 1994.
312
Marsh F. B. The reign of Tiberius. Oxford, 1931. P. 106–107, 114, 183, 208, 284–294;
Smith Ch. E. Tiberius and the Roman Empire. Baton Rouge, 1942. P. 179–181;
Salmon E. T. A History of the Roman world from 30 B C to A D 138. London, 1957. P. 131–134;
Rogers R. S.
1) Treason in the early Empire // JRS. Vol. XLIX, 1959. P. 90–94;
2) Tacitian pattern in narrating treason trials // TAPhA. Vol. LXXXIII, 1962. P. 279–317;
Kornemann E. Tiberius. Stuttgart, 1960. S. 129–131;
Allison J. E. & Cloud J. D. The lex Julia majestatis // Latomus. Vol. XXI, 1962. P. 711–731;
Levick B. Tiberius the politician. London, 1976. P. 183–200.
313
Guff P. I. Tacitus Annales I, 72 // CR. Vol. XIV, 1946. P. 136–139;
Syme R. Tacitus. Vol. I. Oxford, 1958. P. 287ff;
Shotter D. C.
1) Tiberius' part in the trial of Aemilia Lepida // Historia. Bd. XV, 1966. S. 312–317;
2) The trial of C. Silius // Latomus. Vol. XXVI, 1967. P. 712–716;
3) The trial of Clutorius Priscus // CR. Vol. XVI, 1969. P. 14–18;
4) The trial of C. Junius Silanus // CPh. Vol. LXXII, 1972. P. 126–131;
5) The trial of M. Scribonius Libo Drusus // Historia. Bd. XXI, 1972. S. 88–98;
Balsdon J. P. V. D. The principates of Tiberius and Gajus // ANRW. Bd. II, T. 2, 1975. P. 86–94.
314
Rogers R. S.
1) Treason in the early Empire. P. 90–94;
2) Tacitian pattern in narrating treason trials. P. 279–317.
315
Chilton C. W. The Roman law of treason under early principate // JRS. Vol. XLV, 1955. P. 73–81. — Мы оставляем в стороне историографический аспект их полемики, а именно: могут ли сочинения Ульпиана и других юристов эпохи поздней империи использоваться как источник по истории развития римского законодательства о
316
Rogers R. S.
1) Treason in the early Empire. P. 90–94;
2) Tacitian pattern in narrating treason trials. P. 279–317.
317
Kubler B. Majestas // RE. Bd. XIV, 1928. Sp. 545;
Портнягина И. П. Сенат и сенаторское сословие в эпоху раннего принципата. Дисс… кан-та ист. наук. Л., 1983. С. 114.