3. Воздействие политических репрессий на римское общество
Формирование психологии подданного
Процесс ужесточения императорского режима, усиления его авторитарного характера после смерти Тиберия продолжился. И дело здесь отнюдь не в личных качествах его наследников, хотя и они, разумеется, играли определённую роль. Эволюция системы принципата носила объективный характер и была порождена самой сущностью этого режима, в котором реальное полновластие императора, бывшего фактическим хозяином положения, сочеталось с юридическим дуализмом и господством консервативной республиканской идеологии. В этих условиях политические репрессии в руках уже по сути монархического правительства империи оказались сильнейшим средством давления на общество, давления, с помощью которого властелины Рима стремились вытравить из сознания своих подданных последние республиканские иллюзии. Римская монархия вышла из младенческого возраста: окрепнув и возмужав, она должна была расстаться с республиканизмом, в который долгое время была закутана как грудное дитя в пелёнки.
Воздействие террора Тиберия и его преемников на римское общество было чрезвычайно сильным. Древние авторы и в первую очередь Тацит, всячески подчёркивают то разрушительное влияние, которое политические преследования оказали на римские нравы. В описании процессов о laesa majestas у Тацита буквально всё поражает и ужасает читателя: подлость доносчиков, невероятный характер сфабрикованных обвинений, бессилие подсудимых и та поистине нечеловеческая покорность, с которой получившие от принцепса приказание умереть спешили уйти из жизни. Однако террор имел и другие важные последствия, и на некоторых из них нам хотелось бы остановиться подробнее.
Переход от республики к империи — событие революционного значения для римской истории[456] — вовсе не казался таковым современникам Августа. Те несомненные и ощутимые для каждого блага, которые принёс принципат, гражданский мир, личная безопасность, экономическое процветание, как бы заслонили собой свершившиеся политические перемены.
Веллей Патеркул (II, 89) без тени сомнения пишет о восстановлении Августом старинного государственного строя, то есть — республики. Гораций Флакк, бывший солдат республиканской армии Брута и Кассия (Hodes, II, 7, 1-16), принял режим принципата, принесший мир на измученную войной италийскую землю. Обращаясь к Августу в своих "Одах", он прославляет его как человека, в руках которого находятся благополучие и процветание Рима. Залог спокойствия и счастья римлян — власть Цезаря; никакая опасность не страшна, пока он жив (ibidem, III, 14, 1-16; IV, 5; IV, 14, 1–6; IV, 15). Восхищение, которое вызывал Август у Горация, было, по-видимому, искренним: переживший ужасы гражданской войны поэт испытывал глубокую благодарность к императору-миротворцу.[457]
Осознание всей глубины переворота пришло далеко не сразу. Понадобились несколько десятков лет августова мира (Pax Augusti), в условиях которого ставшая привычной политическая стабильность частично утратила в глазах римлян статус безусловной ценности. Необходимость сохранения власти Цезарей во имя общественной безопасности была куда менее очевидна тому поколению, молодость которого прошла при Августе.
Параллельно изменению отношения римского общества к созданному Августом режиму единоличной власти менялся и сам этот режим, и люди, его представлявшие. По мнению Ж. Гаже, уже преемник Августа Тиберий в период своего правления находился под воздействием новой концепции императорской власти, воспринимая самого себя как живое воплощение величия римского народа (majestas populi Romani).[458] Из первого гражданина принцепс превращается в неограниченного повелителя, вознесённого на недосягаемую для простых смертных высоту и с этой высоты самовластно распоряжающегося судьбами миллионов людей, как провинциалов, так и римских граждан.
Таким образом, авторитарная сущность системы принципата, которую его основателю удалось искусно замаскировать, выступает рельефно в век Юлиев-Клавдиев. В условиях террористического режима (20-60-ые гг. I в. н. э.) республиканизм, за который в силу установившейся политической традиции продолжают цепляться властители империи, превращается в фикцию, которая никого уже не могла ввести в заблуждение. Те, кто пережил репрессии Тиберия, безумства Калигулы, самодурство Нерона, не могли не понимать, что государственный строй Рима в эпоху Августа и его преемников претерпел коренные изменения и само это время начинает осознаваться как исторический рубеж, отделяющий республику сената и римского народа (Senatus Populusque Romanum) от империи Цезарей.
456
Термин "революция" применительно к событиям римской истории рубежа старой и новой эры был введён в научный оборот М. И. Ростовцевым в небольшой монографии "Рождение Римской Империи", вышедшей в Петрограде в 1918 году. В дальнейшем теория "римской революции" была развита М. И. Ростовцевым в его фундаментальном труде "Социально-экономическая история Римской Империи" и приобрела широкую популярность в научных кругах (Ростовцев М. И. 1) Рождение Римской Империи. Петроград, 1918; 2) The social and economic history of Roman Empire. Oxford, 1927; Syme R. The Roman revolution. Oxford, 1939; Cowell J. R. The revolutions of ancient Rome. Oxford, 1968). В отечественном антиковедении, где, по понятным причинам, концепции М. И. Ростовцева и его последователей не получили такого распространения, как на Западе, термин "революция" для обозначения перехода от республики к империи также используется (Ковалёв С. И. История Рима. Л., 1986. С. 505). Таким образом, можно сказать, что данный термин прочно закрепился в исторической науке и удачно отражает суть коренного перелома в развитии римского государства в конце I века до н. э.
457
См.: Покровский М. М. История римской литературы. М-Л., 1942. С. 214;
Дуров В. С. Поэт золотой середины // Квинт Гораций Флакк. Собрание сочинений. СПб., 1993. С. 7;
Сергеев Д. Д. Представление о государстве и государственной власти римских писателей эпохи Августа // Античный мир. Сборник научных статей к 65-летию со дня рождения проф. Э. Д. Фролова. СПб., 1998. С. 299–301.