Душевный привет Ник<олаю> Ник<олаевичу> и Дм<итрию> Васильевичу[230], когда будете ему писать. Как его здоровье?
Дорогая Варвара Дмитриевна, вот какая вы добрая, что написали второе письмо, и как я вам за это благодарна! Это совсем не по-женски, женщина непременно бы стала считаться письмами — а в конце выходит всегда мелочность. По поводу ваших слов, не «рассердилась» ли я на что-нибудь и не потому ли молчу, я должна сказать вам, что я по существу далека от такого приема, я люблю прямые пути и ясные слова — даже с людьми, с которыми это почти невозможно, а не только с вами, с которой иначе невозможно. Поверьте, я это видела сразу, и если бы что-нибудь в вашем письме мне не понравилось — то тут-то бы я ни секунды не замедлила ответить, и прямо бы вам все сказала.
Причины моего молчания самые «мескинные»[231]. У меня недели полторы-две тому назад, когда я вздумала вам написать письмо — вдруг не оказалось ни клочка почтовой бумаги! Можно бы написать было на рабочей — но и конвертов тоже не оказалось! Я каждый день собиралась ехать в Петербург — но заболела лихорадкой и целую неделю пролежала, прежде чем могла двинуться. Не торопитесь в город, там теперь прескверно и прескучно, — и ведь целых девять месяцев этого петербургского «сезона»! Мы тоже останемся здесь так долго, как только будет возможно. Живем в абсолютном одиночестве — моя семья[232] уехала, и мы вдвоем с Дм<трием> Серг<еевичем> в большой даче, в лесу. Топим печи, гуляем и работаем. В вашем письме было очень много, на что я хотела бы вам возразить, у меня даже был целый план длиннейшего письма к вам — но откладываю это до следующего раза. Мы с мужем, которому я прочитала ваше определение Стасюлевича, много смеялись. Да, вы тысячу раз правы!! Трудно завоевать «любовь» — Стасюлевича. Но для меня трудно достичь даже и того, чтобы он меня «терпел»[233]. Мой «разрыв» с «Северным Вестником» — собственно, разрыв с редактором, хотя на почве совершенно литературной и, следовательно, имеющей отношение к моему печатанию в журнале. Вряд ли там появится что-нибудь крупное из моего, стихи же я печатаю, потому что это мелочь, да и не хочу я придавать официального характера этой ссоре, в нее, конечно, поспешат сунуть нос люди, которых дело не касается[234]. Вы знаете, как Петербург интересуется всякими чужими мелочами.
Теперь, дорогая Варвара Дмитриевна, позвольте приступить к большой просьбе. Предупреждаю, что вы меня искренно огорчите, если откажете. Вы говорите мне, что много писали стихов, даже недавно, и что стихи эти никогда не будут в печати. Но я уверена, что в них есть то, что вы сами в них не подозреваете, — и я очень хочу прочесть эти стихи. Пришлите мне хоть одно или два. Если хотите, если любите откровенное мнение, — я вам его напишу. Но ежели вы не пришлете, — я буду думать, что вы и вкусу моему не доверяете и не хотите сделать мне большое удовольствие.
Я очень рада, что кое-какие из моих вещиц продолжают нравиться Николаю Николаевичу. Посылаю ему душевный привет, как и Дмитрию Васильевичу. Надеюсь увидать его особенно свежим и бодрым после заграничного лечения. Крепко жму вашу руку — и жду.
Дорогая Варвара Дмитриевна, опять не могу быть у вас (не больно ли это?), совсем слегла, должно быть инфлуэнца[235]. Глотаю хину и послала за доктором. Подумайте, какое отчаяние заболеть чуть не накануне отъезда! Если завтра доктор скажет, что у меня нет ничего заразного, не дифтерит какой-нибудь, а лишь инфлуэнца — пишу вам второе письмо и буду упрашивать вас навестить меня, ибо и думать не хочу уехать, не простившись с вами. У меня есть еще один четверг, — мы уедем не раньше 31-го, — но до него больше недели!
232
В состав семьи Гиппиус входили мать и младшие сестры Анна, Татьяна и Наталья Николаевны.
233
16 сентября 1897 г. Мережковский писал Перцову: «…наши редакции ее <Гиппиус> боятся» (Русская литература. 1991. № 2. С. 169).
234
Гиппиус была права. См., напр., обсуждение личного ее расхождения с Волынским в письме Ф. Сологуба к Вл. В. Гиппиусу, процитированном М. Ю. Кореневой (Русская литература. 1991. № 2. С. 164).
235
Всю зиму 1897–1898 г. Гиппиус была серьезно больна, что заставило Мережковских довольно неожиданно для самих себя отправиться в Италию. Подробнее см. в письмах Мережковского к Перцову осени и зимы 1897 г. (Русская литература. 1991. № 2. С. 170–178).