Пишите мне, дорогая, все что вздумается, во все минуты жизни — и будьте уверены, что я вас пойму — иначе, может быть, чем вы сами себя понимаете, но на той же глубине. И когда мы говорим с другим — мы и хотим, чтобы он понял нас по-своему, только чтобы сумел наше принять к сердцу так же близко, как свое собственное. Я знаю и чувствую, что у вас далеко не закрылась та рана в душе, о которой вы пишете; вы мне расскажете ваши мысли, когда захочется говорить, — не правда ли? И бывает иногда, что говорить легче и лучше, чем молчать.
Я надеялась скоро увидеться с вами, а теперь слышу, что вы уезжаете надолго в Париж. Правда ли это? Рада за вас, что вы окончили вашу работу, но не рада — эгоистически — что вы уедете из Петербурга на неопределенное время. Когда это будет?
Меня очень изумило как неожиданность то, что вы собирались на оперную сцену. Как же случилось, что вы туда не попали? Почему вы никогда не поете? Если любят и понимают музыку, как вы, — не жалко ли не отдать ей всю жизнь? Скажите, отчего так не случилось? — Мои мысли о музыке порою продолжают тревожить меня. Отчего вы не поверили, что у меня является вопрос, искусство ли музыка? То есть воссоздание ли это человеком существующих или воображаемых форм жизни, — как другие искусства? Или музыка нечто совершенно особенное, отдельное, непонятное, сам обломок недоступного, второго мира, но сам, а не символ, как другие искусства? Вы читали «рождение трагедии» Ниче <так!>, — помните там одно удивительное мнение о музыке?[253] Вот в каком смысле я говорила, что музыка мне не кажется искусством наряду с другими. Я не касаюсь вопроса, выше ли она их или ниже; мне только кажется, что она — другое, что-то такое особенное, что мы едва ли можем определить словами.
Где же теперь ваши музыкальные друзья, моя дорогая? Неужели вы их покинули, войдя в литературу? Вот что изменить музыке, забыть ее ради чего-нибудь другого можно — я не верю, я думаю, что это слишком властная царица, и оторваться от нее душой, раз поняв ее язык, — нельзя. И, видите, два искусства соединять в себе нельзя; а любить одной душой музыку и литературу — можно; не доказывает ли и это, что музыка — нечто другое, особенное? Конечно, и музыка ревнива, и ей нужна вся человеческая жизнь — но ведь гении ей ее и отдавали, и отдают.
253
Гиппиус пишет о книге Ф. Ницше «Рождение трагедии из духа музыки» (1872). Мысли, о которых идет речь, являются принципиальными для Ницше и повторяются в книге неоднократно, напр.: «…музыка в своей полнейшей неограниченности не нуждается в образе и понятии, но лишь выносит их рядом с собою. <…> Мировую символику музыки никоим образом не передашь поэтому на исчерпывающий лад в слове, ибо она связана с исконным противоречием и исконной скорбью в сердце Первоединого и тем самым символизирует сферу, стоящую превыше всех явлений и предшествующую всякому явлению» (