«Вечерний альбом» это — прекрасная и непосредственная книга, исполненная истинно женским обаянием. Рядом с сивиллинскими шепотами, шорохами степных трав и древними заплатками Аделаиды Герцык,[24] рядом с настроенно-католическими молитвами, демоническими и кощунственными признаниями изысканной и фантастичной и капризной Черубины де Габриак, рядом с северно-русской менадой, Любовью Столицей, Марина Цветаева дает новый, еще не рассказанный облик женственности.
Но что же может ожидать этот двойной и параллельный расцвет женской лирики в России[25] и во Франции? И там, и у нас он наступил после творческой полосы, посвященной разработке, уточнению и освобождению стиха и поэтической речи.
Женщина сама не творит языка, и поэтому в те эпохи, когда идет творчество элементов речи, она безмолвствует. Но когда язык создан, она может выразить на нем и найти слова для оттенков менее уловимых, чем способен на это мужчина. Женская лирика глубже. Но она менее индивидуальна. Это гораздо больше лирика рода, а не лирика личности. Значительность поэзии названных мною поэтесс придает то, что каждая из них говорит не только за самое себя, но и за великое множество женщин, каждая является голосом одного из подводных течений, одухотворяющих стихию женского, голосом женственной глубины. Этой силы подводных глубин не было у поэтесс предшествующего поколения, примкнувших к мужской, аналитической лирике, например, у Зинаиды Гиппиус.
<…> Довольно резкую противоположность И.Эренбургу представляет Марина Цветаева. Эренбург постоянно вращается в условном мире, созданном им самим, в мире рыцарей, капелланов, трубадуров, турниров;[26] охотнее говорит не о тех чувствах, которые действительно пережил, но о тех, которые ему хотелось бы пережить. Стихи Марины Цветаевой, напротив, всегда отправляются от какого-нибудь реального факта, от чего-нибудь действительно пережитого. Не боясь вводить в поэзию повседневность, она берет непосредственно черты жизни, и это придает ее стихам жуткую интимность. Когда читаешь ее книгу, минутами становится неловко, словно заглянул нескромно через полузакрытое окно в чужую квартиру и подсмотрел сцену, видеть которую не должны бы посторонние. Однако эта непосредственность, привлекательная в более удачных пьесах, переходит на многих страницах толстого сборника в какую-то «домашность». Получаются уже не поэтические создания (плохие или хорошие, другой вопрос), но просто страницы личного дневника и притом страницы довольно пресные. Последнее объясняется молодостью автора, который несколько раз указывает на свой возраст.
говорит в одном месте Марина Цветаева;[27] в другом, она свой стих определяет эпитетом «невзрослый»;[28] еще где-то прямо говорит о своих «восемнадцати годах».[29] Эти признания обезоруживают критику. Но, если в следующих книгах г-жи Цветаевой вновь появятся те же ее любимые герои — мама, Володя, Сережа, маленькая Аня, маленькая Валенька, — и те же любимые места действия — темная гостиная, растаявший каток, столовая четыре раза в день, оживленный Арбат и т. п., мы будем надеяться, что они станут синтетическими образами, символами общечеловеческого, а не просто беглыми портретами родных и знакомых и воспоминаниями о своей квартире. Мы будем также ждать, что поэт найдет в своей душе чувства более острые, чем те милые пустяки, которые занимают так много места в «Вечернем альбоме», и мысли более нужные, чем повторение старой истины: «надменность фарисея ненавистна».[30] Несомненно талантливая, Марина Цветаева может дать нам настоящую поэзию интимной жизни и может, при той легкости, с какой она, как кажется, пишет стихи, растратить все свое дарование на ненужные, хотя бы и изящные безделушки. <…>
Когда-то, лет двадцать тому назад, дерзающих было мало и они ценились на вес золота. В самом деле, когда объявлялась война прошлому, когда надо было идти на приступ, что могло быть полезнее пушечного мяса? Сквозь дебри кликушества и позирования пришли современные молодые поэты к храму искусства. Но я не думаю, чтобы этот путь был плодотворен для новых искателей «своего». Современные молодые поэты уже не герои Чехова, стремящиеся уйти от затхлой жизни, а мореплаватели, подобно Синдбаду, покидающие благословенный Багдад, чтобы «с любопытством посмотреть на новые предметы». И их спасает только благоговейное отношение к лучшему богатству поэтов, родному языку, как Синдбада спасало благоговение перед законами Аллаха. <…>
Марина Цветаева (книга «Вечерний альбом») внутренне талантлива, внутренне своеобразна. Пусть ее книга посвящается «блестящей памяти Марии Башкирцевой»,[31] эпиграф взят из Ростана,[32] слово «мама» почти не сходит со страниц. Все это наводит только на мысль о юности поэтессы, что и подтверждается ее собственными строчками-признаниями. Многое ново в этой книге: нова смелая (иногда чрезмерно) интимность; новы темы, напр. детская влюбленность; ново непосредственное, бездумное ликование пустяками жизни. И, как и надо было думать, здесь инстинктивно угаданы все главнейшие законы поэзии,[33] так что эта книга не только милая книга девических признаний, но и книга прекрасных стихов. <…>
Автор лежащей предо мною книги — еще совсем молоденькая девушка; мы узнаем из собственных ее слов о себе, что ей только восемнадцать лет.
В эти годы кто стихов не пишет! Казалось бы, что и судить нашего автора не стоит иначе, как похвалив за «малолетство», или же отругав за то же самое.
И, однако, Марину Цветаеву совершенно нельзя разбирать с возрастной точки зрения. Она не вундеркинд, не «будущий гений»; все, что она пишет, ценно по-настоящему, это самая настоящая поэзия.
Книга ее вышла недавно; называется она «Вечерний альбом» и вмещает до ста стихотворений,[34] подразделенных на три цикла: «Детство», «Любовь», «Только тени».
24
В статье допущена опечатка: «древние заплачки», а не «заплатки». В очерке «Живое о живом» (1932), вспоминая эту рецензию, М.Цветаева напишет: «„Но, М.А., я не совсем понимаю, почему у этой поэтессы — заплатки? И почему еще и древние?“ Макс, сияя: „А это не заплатки, это заплачки, женские народные песни такие, от плача“. А потом А.Герцык мне, философски: „Милая, в опечатках иногда глубокая мудрость: каждые стихи в конце концов — заплата на прорехах жизни. Особенно — мои. Слава Богу еще, что древние! Ничего нет плачевнее — новых заплат!“» (СС. Т. 4. С. 180).
Речь идет о таких стихотворениях А.Герцык, как «Весна»,
«Я только сестра всему живому…», «По ветру» и др.
25
В России в начале ХХ века появляется много талантливых поэтесс: Анна Ахматова, Любовь Копылова, Аделаида Герцык, Мирра Лохвицкая, Любовь Столица, Надежда Павлович, Мария Моравская, Софья Парнок, Елена Гуро, Людмила Вилькина, Софья Дубнова, Маргарита Сабашникова, Наталья Крандиевская, Вера Инбер, Вера Рудич, Наталья Грушко, Елизавета Кузьмина-Караваева, Поликсена Соловьева и др.
26
В 1910 г. в Париже вышел первый сборник И.Эренбурга под названием «Стихи», одной из центральных тем которого стала тема средневекового рыцарства. См., например, стихотворения «В одежде гордого сеньора…», «Когда задумчивая Сена…», «Изабелла Оранская», «Вандея», «Баллада», «Висел старинный щит на мраморных колоннах…» и др.
30
Перифраз строки «Нет, ненавистна мне надменность фарисея» из стихотворения «Бывшему Чародею».
31
1 Башкирцева Мария Константиновна (1860–1884) — художница, писательница. Вела дневник, который был напечатан после ее смерти. Цветаева высоко ценила творчество Башкирцевой. Свой первый сборник «Вечерний альбом» она выпустила с посвящением ей.
33
В статье «Жизнь стиха» Н.Гумилев писал: «Что же надо, чтобы стихотворение жило… чтобы оно возбуждало любовь и ненависть, заставляло мир считаться с фактом своего существования? Каким требованиям должно оно удовлетворять?
Я ответил бы коротко: всем.
В самом деле, оно должно иметь: мысль и чувство — без первой самое лирическое стихотворение будет мертво, а без второго даже эпическая баллада покажется скучной выдумкой… мягкость очертаний юного тела, где ничто не выделяется, ничто не пропадает, и четкость статуи, освещенной солнцем; простоту — для нее одной открыто будущее, и — утонченность, как живое признание преемственности от всех радостей и печалей прошлых веков; и еще превыше этого — стиль и жест». (Гумилев Н. Золотое сердце России: Сочинения. Кишинев, 1990. С. 505.)