Стиxи М.Цветаевой — поэзия собственных имен, и, надо сказать, поэзия жизнерадостная, к которой идет сентиментальность и порой детская наивность. Мотивы стихотворений «Мама на даче», «Мама в саду» в каждом из нас пробуждают незабвенные воспоминания о том времени, когда мама казалась царицей.
В предисловии г-жа Цветаева дает совет: «пишите, пишите больше (закрепляйте каждое мгновение, каждый жест, каждый вздох)»… Это можно принять с оговоркой даже и в отношении г-жи Цветаевой: писать пишите, но не все печатайте. Стоило ли, например, передавать такую сцену:
На лице читателя мелькает предательская улыбка. Но дальше:
Очень трогательно, но ведь и от трогательного до смешного — один шаг.
П. Перцов
Интимная поэзия
Рец.: Марина Цветаева. Из двух книг
М.: Кн<игоиздательст>во «Оле-Лукойе», 1913{15}
За последнее время от наших поэтесс ждешь и находишь как-то больше, чем от поэтов. Наступил какой-то «суфражизм» в русской поэзии. Или, в самом деле, близится возобновление после тысячелетий «господство женщин»? Ведь никогда сильный пол так не пасовал перед слабым, как в наш «декадентский» век. Но я уклоняюсь…
Вот и г-жа Марина Цветаева. Она положительно талантлива. Талант ее не так звучно-ярок, как, напр., у г-жи Мариэтты Шагинян. Нет восточной благоуханности и музыки стиха. Стих даже несколько тускл и местами спотыкается… Но есть умение нарисовать картинку домашней жизни, комнатного уюта или передать интимные, иногда чисто женские настроения.[67] Г-жа Цветаева сама смотрит так на свои стихи. В предисловии она уговаривает нас всех «писать». «Закрепляйте каждое мгновение, каждый жест, каждый вздох!»… «Обивка дивана — не менее слов, на нем сказанных»…
Дамские присловья редко бывают удачны. Стихи г-жи Цветаевой закрепляют, к счастью, не каждый жест. Напротив: в них есть тот выбор, который делает из прозы поэзию. Ведь не всех своих подруг воспела г-жа Цветаева, а только одну грузинскую княжну Нину, погибшую жертвой чуждого севера:
И изо всех московских улиц она выбирает Тверскую:
Эта книжка составилась из двух других сборников, но автор был слишком строг к себе: из «Волшебного фонаря» можно было взять больше.
З. Бухарова-Казина
Рец.: Марина Цветаева. Из двух книг
М.: Кн<игоиздательст>во «Оле-Лукойе», 1913{16}
Господа «акмеисты», «адамисты», «футуристы» и пр. продолжают наводнять книжный рынок своими мутными, тяжелыми и, в сущности, глубоко однообразными поэтическими произведениями. Все отличие этих современных «пророков», зачинателей и вершителей, друг от друга состоит преимущественно в вычурах эгоцентризма и наглостях порнографии. Больно, когда в эту струю попадают люди действительно одаренные, встречающиеся чаще, чем думают. Талант их тускнеет, разжижается и, наконец, захлебнувшись мутью подражательности и самомнения, исчезает совсем. Все это, к счастью, неприменимо к автору только что появившейся милой книжки стихов, Марине Цветаевой, имя которой за последние годы не редко попадалось в печати. Правда — в прозаическом предисловии молодая поэтесса советует всем писать как можно больше, «закреплять каждое мгновение, каждый жест, каждый вздох», ибо «все мы пройдем», а все, нами написанное, до подробностей нашей домашней обстановки включительно «останется в огромном мире, будет телом нашей бедной-бедной души». Завет этот явно подсказан большой, наивной молодостью автора. Такие ценности, как великолепный кабинет Леонида Андреева[70] или менее великолепные, но не менее знаменитые «брюки» Анатолия Каменского,[71] могут смело проваливаться в вечность без всякого ущерба для неблагодарного потомства. А ведь многие из пишущих «истов» закрепляют в стихах своих те же кабинеты и брюки!
Сама Марина Цветаева пока еще закрепила в маленькой книжке только нежные, чистые страницы своей души, своей жизни. Она сама называет стихи свои дневником, и действительно они рассказывают красивую историю детства двух сестричек, вместе игравших, вместе любивших свою маму, вместе полюбивших иною уже любовью кого-то чужого, их обманувшего, вместе перестрадавших это первое горе и затем разошедшихся для новой, отдельной судьбы. На палитре М.Цветаевой много красок, на арфе ее много струн, но извлеченные ею картины и звуки носят еще характер неустойчивости, незрелости. Впрочем, настоящей книжке свойство это как-то особенно пристало. Детский голос, детские руки, но уже не по-детски вопросительные глаза — все это радостно, ценно и благоуханно. Есть стихи прелестные, как, напр., «Сереже», с тихим образом тоскующей матери и примиряющим освещением смерти, «Принц и Лебеди», «Прости» и др. Стих почти всегда музыкален и прост хорошей, новой простотой. Но иногда в наивности сквозит сознательность, деланная манерность, как в последнем стихотворении, и настроение пропадает.
67
Ср. с более поздним высказыванием Н. Кадмина (Абрамовича): «Марина Цветаева очертила себе мирок детских впечатлений и основ; в этих пределах поэтесса свежа, наивна, искренна; ее шаги робкие, первые; будущее определит поэтическое проявление этого дарования поэтессы» (Поэтессы В.Рудич, М.Шагинян, А.Ахматова, Н.Крандиевская, М.Цветаева, Л.Столица // История русской поэзии от Пушкина до наших дней. Т. 2. М., 1915. С. 311).
70
Возможно, имеется в виду кабинет из широко известной в начале ХХ века и вызывавшей противоречивые мнения пьесы Л.Андреева «Анатэма».
Позднее, в 1922 году, вышел сборник статей-воспоминаний современников о Л.Андрееве, в которых особое место занимают описания его кабинета в московской и петербургской квартирах (Книга о Л.Андрееве. М.; Берлин; Пб.).
71
Скорее всего, З.Д.Бухарова-Казина хочет подчеркнуть скандальную репутацию А.Каменского (1876–1941), автора эротических рассказов, упоминая «брюки» (рейтузы) из нашумевшего произведения «Четыре».