Рэймидж проворчал неразборчиво, засовывая пистолеты за пояс бриджей.
— Их флот в море, не так ли, сэр?
— Да.
— Хм-м, меня не удивит, если…
— Меня тоже, — оборвал Рэймидж, которому нужно было время, чтобы подумать. — Они, вероятно, приблизительно в пяти милях по корме, двадцать линейных кораблей, и адмирал дон Хуан де Лангара крепко спит в одном из них. Теперь спуститесь и соберите себе обувь, теплую одежду и деньги на случай, если мы окажемся в плену.
— В плену, сэр? — невольно воскликнул Джексон. — Разве мы…
— Спускайтесь вниз, Джексон. Это не дискуссионный клуб.
Он стыдился своего гнева, но все кэтлинцы, похоже, сошли с ума, неспособные отличать захват лишенного мачт фрегата от битвы сразу с двумя.
Он представил себя и своих кэтлинцев — как они тащатся сначала под сверкающим солнцем вдоль дороги, источающей жар, еле дыша, поскольку горячий воздух насыщен пылью, поднятой десятками других заключенных, бредущих впереди и охраняемых ленивыми и унылыми испанскими солдатами. А затем шаг за шагом пробиваются через горные перевалы, почти напрочь заваленные снегами, навстречу ветру — такому холодному, что каждое его дуновение похоже на воткнутый в грудь нож, от которого не спасет никакая одежда.
Теперь ошибки быть не могло: кричали испанцы — и он вздохнул почти с облегчения. Страшно не знать. Когда знаешь, не боишься — или по крайней мере страху есть предел. Неизвестность делает страх бездонным.
— Доны, сэр; я могу слышать их отчетливо, — сказал Саутвик.
— Я знаю.
— Приз, сэр?
— Продолжайте буксировать: нет никакого смысла бросать его, и у Эпплби нет времени, чтобы его уничтожить.
— Мы дадим по каждому из них «залп ради чести флага», сэр?
— Нет, — резко возразил Рэймидж. — Оставьте эти глупости французам.
Pour l'honneur de pavillion:[9] французский обычай дать один бортовой залп, а затем поспешно спустить флаг, чтобы их не могли обвинить в капитуляции без единого выстрела. Кого это волнует? Если враг был намного сильнее, никто не обвинит тебя в любом случае; если же нет — одного залпа явно недостаточно. Зачем ради вздорной гордыни рисковать получить ответный залп, который бесполезно убьет твоих людей?
Когда он увидит Джанну снова? Ему годы гнить в какой-нибудь испанской тюрьме, а она — в Англии, обхаживаемая всеми денди лондонского высшего света. После нескольких балов в Сент-Джеймском дворце в обществе герцогини Такой-то и леди Этакой она позабудет (с удовольствием, надо полагать) эти недолгие дни в вонючем, неудобном, тесном деревянном ящике, какой представляла из себя «Кэтлин». Странным образом он, однако, не испытывал горечи: недовольство собственной неудачей, но не горечь. Возможно, это признак старости, с иронией думал он, или по крайней мере зрелости. Пытайтесь сделать невозможное, но примите неизбежность — если не можете творить чудеса. Слава Богу, ее нет с ним теперь: страшно вообразить их двоих, разлученных в пределах одной вонючей испанской тюрьмы, под надзором неусыпно бдящих испанских охранников и полусонных, больных, медленно умирающих на жаре собак. Капитуляция. Он чувствовал себя больным. Казалось, что в течение прошлых нескольких дней все, что он делал, делалось без единой мысли о возможных последствиях. Без единой проклятой мысли вообще.
Незадолго до того, как шлюпка отошла от испанского фрегата, лежащего в дрейфе с наветренной стороны, Джексон подошел к Рэймиджу и сказал взволнованно:
— Сэр, переоденьтесь в матросскую одежду — быстро!
Рэймидж выглядел настолько пораженным, что Джексон быстро добавил:
— У меня есть план, сэр: нет времени объяснять подробно, но вы должны притворится матросом. Я объяснил мистеру Саутвику, и он скажет, что капитан умер несколько дней назад, а он принял командование. Пожалуйста, пойдите и переоденьтесь, сэр! — Он протянул сверток с каким-то тряпьем. — Я предупредил парней, что вы — простой матрос.
Шлюпка, полная испанских моряков и солдат, была готова отойти. Рэймидж колебался, неспособный догадаться, что задумал Джексон.
— Ну, сэр! — воскликнул нетерпеливо Джексон. — Вы должны сказать, что вы — американец, насильно завербованный на флот, если вас спросят. Это будет не раньше, чем через нескольких часов. Придумайте себе имя, чтобы я мог сказать команде и дописать в судовой журнал. И еще я должен записать дату вашей смерти.
Поскольку Рэймидж не двинулся с места, Джексон понял, что придется все объяснить.
— У меня есть чистая Протекция, сэр. Я заполню ее, и вы сможете доказать, что вы — американец. Но какое имя? Думайте, сэр: как относительно того парня — художника, который рисует карикатуры? Вы знаете — тот, у которого всегда на картинке есть моряк, а у женщины вечно грудь вываливается из платья.