В этом ее упоминании о домашних вещах было что-то чистое и трогательное. Она словно вновь обрела свое женское царство. Шеннон не мог удержаться от желания поцеловать эту исцарапанную руку, которой она гладила подошву и прятала наваху у себя на груди. Но девушка отстранила его и ласково, чтобы не обидеть, сказала:
— Не надо.
Неподвижный воздух застыл, будто его и не существовало вовсе. Как и холода. В сумеречном бархатисто-синем свете все казалось печальным и отрешенным. Словно что-то витало в воздухе, что-то должно было случиться. Какое-то чудо, как в сказке со счастливым концом. И этот воздух заставил Шеннона произнести слова, которые, сорвавшись с губ, оставили на них привкус пепла его мистической фразы.
— Я знаю, что не нужно. Вернее, нельзя.
Но ничего не случилось. Разве что выражение ее рта стало по-детски доверчивым, а взгляд более глубоким, когда она ответила:
— Не понимаю.
— Не все ли равно. Кто-то один вдруг понимает, что так и должно быть. А уверенность успокаивает, даже когда причиняет боль.
Воцарилась тишина, такая ощутимая, будто она встала между ними. Ее нарушила сова, хранительница часовни, принявшись мелодично вздыхать на разные лады.
— Птица мудрости, — задумчиво произнес Шеннон. И с отчаянием, хоть и спокойно, добавил: — Если бы можно было не уходить отсюда, не подниматься, остаться здесь навеки!.. Если бы это было возможно!.. — Он с трудом заставил себя встать.
И окутанные неподвижными, таинственными сумерками, которые обещали чудо, так и не свершившееся, Шеннон и Паула отправились в обратный путь. Едва они достигли первых сосен, как их обступила целая армия теней. Холод пронзил их. Вдали, над суровыми горами, всплывала кровавая луна.
Напрасно Шеннон снова и снова спрашивал себя: почему не случилось чуда, которое обещали таинственные сумерки? Да и что в них было таинственного? И что должно было случиться? Но тут захохотал щегол, а Паула запела о пленнике, у которого убили птичку. Шеннона охватила внезапная ярость, и он язвительно сказал:
— Да, я знаю много романсов. Сейчас мне на память пришел еще один. О французской принцессе, которая идет по дороге с кабальеро. Он держит себя слишком скромно, и когда они приходят во дворец короля, она с издевкой говорит ему: «Насмешил меня кабальеро! Кто видал такую трусливость? Выть вдвоем с красоткою в поле и выказывать ей учтивость!»
Паула ничего не ответила, только посмотрела на него печальными глазами — не из мира сказок и спокойных сумерек, а из мира дорог и скал, заросших кустарником. И Шеннон раскаялся в своих словах.
— Не обращай на меня внимания. Я знаю другие романсы, гораздо лучше этого, и они тебе больше подходят.
— И тебе тоже, — уверенно ответила Паула.
— Мне?
— Ты ведь не Сухопарый.
— В том-то и беда… Но это верно… Знаешь, какой случай произошел со мной однажды в Италии?.. Мы только что захватили деревушку, еще горели дома. Наш взвод получил небольшую передышку. Я отошел в сторонку, сел против развалин дома и открыл банку мясных консервов. Вдруг рядом выросла тень. Я поднял голову. Женщина в черном встала передо мной на колени. Ей было совсем немного лет, но выглядела она почти старухой и молодость уже никогда больше не вернется к ней. На руках она держала девочку с большими глазами на исхудалом лице. Девочка эта была немым укором тому, что творилось вокруг. Женщина обратилась ко мне на ломаном итальянском языке. «Pane… bambina»[7], — говорила она, протягивая ко мне руку. И тут же добавила, глядя на меня с откровенным вызовом и вместе с тем с полным равнодушием: «Я дом близко… я с тобой…» Я отдал ей свою еду и встал. Она поцеловала девочку, положила ее на землю и тоже встала. Она меня не поняла. Я ласково погладил девочку и спросил ее: «Откуда ты, милая?» «Тресанко, синьор», — ответила она тоненьким голоском. «Сицилия», — пояснила ее мать, глядя на меня с удивлением. Я посмотрел на нее, улыбнулся и пошел прочь.
Шеннон помолчал, воскрешая в памяти прошлое; тишину нарушал только ритмичный звук их шагов.
— Не успел я отойти, — продолжал он, — как женщина догнала меня. «Святой! Святой!» — сказала она и, сунув мне что-то в руку, добавила: «Принесет много счастья!» Это был амулет, маленький коралловый кулачок. «А разве вам он принес счастье?» — спросил я. Женщина показала на девочку и воскликнула: «Она жива! Понимаете, жива!» «А отец?», — спросил я. «О, нет, нет… Умер. Но но теперь. Раньше, дома. Праведной смертью». Я хотел вернуть ей амулет. Но она не взяла. Она стояла и долго-долго смотрела мне вслед…