— Об этом я ничего не знаю. Теперь мне пора домой, — сказал я.
— Можешь не спешить, — сказала Анники.
— Завтра рабочий день. По крайней мере у некоторых, — напомнил я.
Я поднялся, но тут брат Анники спросил:
— Как там ваша забастовка?
— Да это еще и не забастовка. Завтра опять будут переговоры о зарплате.
— Что, по-твоему, было бы лучшим решением?
— Автоматчики и патрули с пулеметами.
— Остряк, — сказал он.
— А может, и нет.
— В один прекрасный день они и такое могут сделать. Такое в этом государстве раньше уже случалось. Когда буржуй достаточно испугается за свое добро, он готов и войска вызвать на производство. Во имя дома, родины и веры. У меня самого со дня на день сыну идти в армию, до сих пор я ему всегда говорил, чтобы он непременно шел на нестроевую службу, но теперь больше так не говорю. Теперь я ему толкую, пусть идет и научится всему, чему может научить эта офицерская хунта, вплоть до школы офицерского резерва. Понадобятся офицеры и финской Красной Армии, Тогда он сумеет не только разводить голыми руками или размахивать больничными тряпками, когда в конце концов тут дойдет до серьезного. Так я ему сказал и другому сыну скажу, когда он достигнет такого же возраста, — объяснил брат Анники.
— Значит, вот оно как? — сказал я.
— Да уж будь уверен.
— Ну, я пошел, Анники, выйди со мной на лестничную площадку, чтобы хоть можно было обняться не под бдительным оком твоего брата, — сказал я.
Вышел в переднюю и натянул пальто, брат Анники поднялся и направился ко мне, Анники успела оказаться между нами и принялась натягивать на пороге прихожей резиновые сапоги. Ее брат уперся обеими руками в дверную притолоку и покачивался вперед-назад. Только теперь, когда мы оба стояли, я увидел, какой он низенький. Волосы на темени у него сильно поредели, и он старался прятать плешь, зачесывая волосы от висков, сейчас большая прядь выпала из прически и болталась за ухом. На месте соскользнувшей пряди на темени виднелась полоска голой кожи, словно пробор, только не там, где надо.
— Во всяком случае, речи у тебя как у последнего тунеядца, — сказал он.
— А может, я и есть тунеядец!
— И Анники никуда не пойдет, — сказал он.
— Я пойду, куда захочу! — сказала Анники.
— Обжиматься в подъезде?
— Хотя бы и так.
— Если бы этот опекун не был из разряда ветеранов, свернул бы ему нос набок, — сказал я.
— Попробуй, — предложил он.
— Сейчас некогда, — сказал я.
— Таких мужичков, одного, а то и двух, в здешних местах в былые времена одним плевком перешибали пополам, — сказал он.
Я первым вышел на лестничную площадку и придержал дверь открытой для Анники. Она вышла какая-то испуганная и не сразу нащупала кнопку включения света[6] на площадке возле двери, затем она взяла меня за руку и повела вниз по лестнице. В подъезде я глянул сквозь стекло двери на улицу. Дождь все еще шел, он косо сек стену дома и лужи на тротуаре и проезжей части.
— Кажется, вышло не так, как было задумано, — сказал я.
— Не имеет значения, — сказала Апники.
Она обняла меня, просунув мне руки под мышки, и ладони ее легли на мои лопатки, и губы ее были мягкими и горячими, и в дыхании ее ощущался запах ржаного хлеба. Я обхватил ее и крепко прижал к себе.
— Сумасшедший! — Это ее рассмешило.
— Надо всегда выполнять обещания, — сказал я.
Я вышел из подъезда и зашагал по улице. В туннеле шум машин был особенно громким, он отражался от стен и свода потолка; я думал об Анники, и ее брате, и его семье, о своих родных и о том, что сказали бы они обо всем этом. Я вышел из туннеля и мимо мигающих светофоров зашагал дальше в центр города.
Миновал почтовую контору, подошел к пивному ресторану, мне захотелось выпить бутылочку пива, и я зашел. Швейцар возле двери взял у меня пальто и сунул мне в ладонь картонный номерок.
— Обслуживание кончается в полдвенадцатого, — предупредил он.
— Выпью только одну бутылку, — сказал я.
— По мне, так хотя бы и пять, но с полдвенадцатого заказы не принимаются, — предупредил он еще раз.
Слева была длинная стойка, и перед ней на высоких табуретах сидели люди, беседуя и поглядывая на свое отражение в длинном зеркале на стене, справа находились ложи и в них — столы и лавки, надымлено было так, что дальняя стена стала плохо различимой, свободных мест почти не было, а из боковых кабинетов слышался гул разговоров и попытки затянуть песню.
6
В Финляндии свет в подъездах включается нажатием кнопки, а выключается автоматически через 2-3 минуты.