Отцу Георгию Коваленко активно помогали монахи-мариане Георгий (Глеб Антонович Брянчанинов; 1919–2018) и Андрей (Апполон Владимирович Катков; 1916–1995), оба из семей харбинских эмигрантов. Первый в последствии станет архимандритом, основателем храма и руководителем русской общины в Австралии, второй – епископом русской диспоры с резиденцией в Риме. К ним подключился француз Филипп де Режис де Гатимель (Philippe de Regis de Gatimel; 1897–1955). Он родился на юге Франции в дворянской семье, русский язык выучил работая с 1920 г. среди русских и белорусов в Восточной Польше, с 1946 г. он в Буэнос-Айресе, где как инициатор общества «Русское христианское возрождение», начал издавать газету «За правду!», редактировать которую пригласил Алексея Владимировича Ставровского (1905–1972)[23]. Ставровский также был редактором одной из брошюр издания «Жизни с Богом» – «Легион Марии» (1963).
Через Аргентину продолжились контакты де Режиса и Бориса Ширяева, начавшиеся еще в Риме. Читаем мемуарное свидетельство о тех днях:
Русские прятались, как мыши, где только могли. В Риме отец Филипп де Режис нашел для них большое здание, где они могли жить и питаться только благодаря его огромному влиянию, несмотря на сильное давление со многих сторон закрыть этот дом. Наконец, пребывание в нем русских, стало невозможным и им пришлось разбежаться кто куда… У одного доброго итальянского священника под церковью жило около тридцати человек, которых он укрывал от властей, т. к. люди эти не имели права на жительство… и рисковали каждую минуту быть арестованными…[24]
Об этом «добром итальянском священнике» написал и Б. Ширяев в своих воспоминаниях. Именно на его приход на Монте-Верде направил литератора-беженца владыка Александр (Евреинов): «Последняя остановка трамвая № 24. Рим окончен. Дальше идут пустыри… Современность в лице падре Джиованни Бутенелли»[25].
Отец Георгий Брянчанинов так пишет о своей встрече в Риме с Ширяевым:
Впервые я встретил его на заднем дворе церкви этого священника. Как большой индивидуалист, он не пожелал жить в подполье, а построил себе «хоромы» – одну маленькую халупу из старых палок и жестянок и там «комфортабельно» жил и писал свои книги. Жена его была большая мастерица делать из тряпья игрушки, которые Борис Ширяев продавал страстным ко всяким «новинкам» итальянцам[26].
Живя в Риме, Борис Николаевич, естественно, посетил «Руссикум», который для русских стал своеобразным культурным центром. Здесь жил и преподавал поэт, литературовед и драматург Вячеслав Иванович Иванов, читала лекции Татьяна Львовна Сухотина-Толстая, старшая дочь Льва Николаевича (в эмиграции она жила в Риме). Здесь трудились талантливые художники Леонид Михайлович и Римма Никитична Браиловские[27].
Для совершения богослужений в соответствии с русской традицией в Риме был оборудован специальный храм. Он посвящен памяти преподобного Антония Великого. Церковь оформлена в соответствии с восточной традицией, имеет иконостас и другое убранство, роспись здесь выполняли известные в зарубежье мастера, – это старообрядец из Причудья Пимен Максимович Софронов (1898–1973) и парижский иконописец Григорий Павлович Мальцев (1881–1953). Замечательные фрески в русской иконографической традиции, украшающие ныне некоторые помещения комплекса Восточного института и «Руссикума», были также сделаны священником Игорем Сендлером (Egon Sendler; 1923–2014), всю жизнь посвятившего себя обучению русских детей в интернате св. Георгия в Медоне, Франция. Церковь св. Антония составляет единый комплекс с Папским Восточным институтом и «Руссикумом», и практически расположена между ними. Все три учреждения – буквально под одной крышей.
Борис Ширяев писал:
Я выхожу из кабинета и слышу доносящееся откуда-то издалека церковное пение. Сворачиваю в коридор и иду на эти звуки. Коридор кончается. Впереди мерцают желтые огоньки свеч и лампад. Передо мной высокий русский иконостас, хранящий тайны молитвы и жертвы. Всенощная только что началась. Хор давно уже невиданных мною русских монахов давно перенесен сюда. В сердце латинского мира.
– Благослови, душе моя, Господа…
Я прислушиваюсь к волнам строгого напева. Нет, это не празднично пышные хоралы Львова, не сладкоструйные переливы мелодий Бортнянского. Такие, скупые на нежность, суровые, как ели Муромских дебрей, твердые, как кисть суздальского иконописца, распевы я слышал в Флорищевой пустыни, древней, убогой обители, затерянной за Вяткой, Клязьмой в немерянных Гроховецких лесах.
23
См.
24
27
О «Руссикуме», церкви св. Антония Великого и т. п. см. также: