Мы могли убедиться, что принятие правового акта, ликвидирующего старую религию, происходило не без принуждения, неизбежного ввиду необходимости преодоления комплекса верований и культовых форм, с успехом используемых с незапамятных времен. Однако же, оказывая давление на население, в большинстве случаев избегали сомнительных механических решений и старались склонить к законному принятию новой религии в соответствии с традицией восприятия религии как одного из элементов племенного права. Поэтому правовой акт по вопросу принятия христианства совершался в принципе при согласии трех сторон: князя, знати и общественности, принимающей изменение на вече. Это был анахронизм в государственном устройстве, тем не менее продиктованный и еще сильными традициями или элементами племенного устройства, и необходимостью уступки населению, привязанному к групповой религии.
Нет основания считать, что крещение в Польше происходило каким-то другим образом — в его правовом аспекте, хотя источники не предоставляют четких данных. В сообщении Титмара о крещении Польши заслуживает внимания замечание, что народ (membra populi) принял крещение сразу же вслед за любимым правителем[686]. Слова эти, как представляется, подтверждают согласование позиции князя и народа, а стало быть, позволяют сделать вывод, что в принятии решения участвовали все заинтересованные стороны. Подозрительным кажется только основание епископства не в столичном Гнезне, а в Познани, в чем, однако, можно видеть аналогию с перенесением болгарским Борисом мефодиевской миссии из Плиски в окрестности Переяславля и т. д. из опасения перед сильным и недоброжелательным к славянской миссии протоболгарским элементом в столице страны[687]. По-видимому, и в Гнезне епископству грозила какая-то опасность, однако не со стороны полян, поскольку трудно предположить более глубокие противоречия между ними и князем, но со стороны неполянских племенных элементов из-за границ civitas Schinesghe, то есть из прилегающих территорий, откуда знать и рыцарство массово достигали Гнезна как столицы государства, что грозило перманентной конфронтацией с новой религией, даже непосредственной опасностью для ее епископа. Этого, по-видимому, и стремился избежать Мешко 1; в то же время этого уже не нужно было опасаться Болеславу Храброму, когда он основывал в Гнезне митрополию.
Групповая религия, от которой отказались в пользу христианства, не везде имела для населения идеологическую ценность. При ненарушенном племенном устройстве религия представляла собой неотъемлемый элемент племенного права, ее защита была одновременно защитой интегральной системы. В то же время у народов, которые перешли к государственному устройству, групповая религия представляла собой реликт или один из реликтов единства, подвергшегося дезинтеграции. Отказ от этой религии на племенном уровне был возможен только под внешним давлением, в то время как на государственном уровне он мог вытекать из новых потребностей преображенного общества. Чем более развитым было государственное устройство, тем меньшую проблему представляла смена религии, а князь, который желал принять крещение, мог рассчитывать на значительную поддержку со стороны общественных факторов. С этой позиции следует взглянуть на опущенные в предыдущих рассуждениях случаи, когда христианизацию проводила не собственная, а чужая государственная власть, то есть как это было в Полабье среди покоренного славянского населения. Х.-Д. Каль выделяет в немецкой политике в Полабье два момента: политическое покорение, направленное против языческого культа, а также миссионерскую деятельность, побуждавшую славянское население добровольно принять крещение[688]. Этот двухэтапный механизм обращения в христианство Бруно из Кверфурта определил библейским выражением: compellere intrare[689], то есть: заставить добровольно принять новую веру. Это, собственно говоря, лишь иная формулировка того, что мы определяем как правовой аспект христианизации, поскольку в условиях племенного устройства добровольное решение предполагает одобрение со стороны вечевого органа. Однако же такое решение вопроса в условиях 10–11 века в большей части Полабья опирается лишь на предположения, так как хорошо известны только факты покорения и факты основания епископств, которые, по меткому выражению К. Тыменецкого, «создавались не для славян, а для немецких епископов»[690]; и наконец, факты, описанные наиболее информированными немецкими хронистами, свидетельствующие об экономическом притеснении славянского населения[691]; и в то же время отсутствуют какие бы то ни было сведения, что покорению сопутствовала миссионерская деятельность, приведшая к положительным решениям племенных вечевых собраний, хотя бы формальным крещением покоренных племен. Не упоминает об этом ни весьма информированный Видукинд, ни немецкие летописи 10 века вплоть до 983 года, с которого начался длительный период отступления немецких сил в северном Полабье. Если в северном Полабье христианство и достигло некоторых относительных успехов, то только в рамках бодричского государства, а не на землях, оставшихся под непосредственным немецким правлением. А если Титмар упоминает в связи со славянским восстанием 983 года, что его начали народы, которые после принятия христианства были подвластны немецким королям[692], то его слова о «принятии христианства» являются условным оборотом, лишенным конкретного подтверждения в источниках в значении массовой христианизации, а единичные миссионерские попытки, как, например, Босона, не принесли результатов, достойных внимания, за исключением сербской земли, сильнее подчиненной немецкой власти. Однако же и на серболужицких землях, которые утратили независимость, договоры, заключаемые с язычниками (по-видимому, заключаемые на народных вечевых собраниях), нераздельно трактовали понятия крещения и дани. Население не различало правового статуса обоих этих понятий[693], то есть считало крещение актом принуждения, что трудно увязывается с понятием «intrare». Впрочем, христианизация на серболужицких землях происходила при значительном чешском участии, на что указывают многочисленные заимствования в христианской терминологии чешского происхождения[694]. Что касается территории лютичей, то есть северного Полабья без бодричей, то там сохранилось племенное устройство в неизменной форме, тесно связанное с групповой религией. Христианство не имело ни единого шанса проникнуть туда, и вплоть до 983 года даже не слышно о попытках давления с целью склонить лютичей к массовой христианизации, население только заставляли платить дань. Одним словом, нет явных оснований говорить об осуществлении принципа «intrare» в границах немецких завоеваний, и поскольку немецкие источники довольно многочисленны и проявляют интерес к данной тематике, нельзя говорить о случайном (тем более, о преднамеренном) замалчивании соответствующих фактов. Поэтому имеем ли мы право выдвигать утверждение, что в этой сфере преобладал принцип «соmреllеrе»? Подобное утверждение не было бы точным, поскольку немецкие власти не придавали особого значения вопросу крещения, чтобы не осложнять отношений с покоренным населением. Можно согласиться с утверждением Г. Лабуды, что «настоящей христианизации дали идти своим ходом»[695]. Однако в действительности ее проводили значительно позднее и принудительно, под давлением колонистов, о чем свидетельствуют и слова Хельмольда (cap. 89).
688
H.-D. Kahl. Zum Geist der deutschen Slavenmission des Hochmittelalters // HMKGesch. — 1963 (1 издан. 1953). S. 156–176.
689
H.-D. Kahl. Compellere intrare. Die Wendenpolitik Bruns von Querfurt im Lichte Hochmittelalterlichen Missions− und Volkerrechts // HMKGesch. S. 177–274 (изд. 1955). Автор интерпретировал определение Бруно «compellere» в смысле рекатолизации лютичей, которые в действительности до 983 года не были крещены. Об этом далее в тексте.
690
К. Tymieniecki. Panstwo polskie w stosunku do Niemiec i cesarstwa sredniowiecznego w 10 wieku // PPPol. 1/1062. S. 290.
691
Tietmar 3, cap. 17. S. 133; Adam Bremenski 2, cap. 42. S. 102, 3, cap. 23. S. 166. Lowmianski. Poczatki Polski, 5, сноска 936, что следует сравнить с высказыванием Видукинда (Widukind 2, cap. 20. S. 84). Не принятия новой веры, а выплаты дани требовали немецкие власти от славян, но данные по принуждению обещания, естественно, не исполнялись, что констатировал Хельмольд (Helmold, cap. 18. S. 38): «Однако обещание их было исполнено притворства и лжи. Ибо немедленно после того, как цезарь, распустив собрание, обратился к другим делам, они уже не заботились ни о чем из обещанного». Крещение без дани было невозможно, поэтому в понимании славян эти оба тесно связанные между собой явления находились в рамках одной и той же насильственной политики.
692
Tietmar 3, cap. 17. S. 131: «Народы, которые, приняв христианство, служили царям и императорам и платили подати, оскорбленные гордыней полководца Тидрика, единодушные в надежде, взялись за оружие». Принятие христианства здесь равнозначно выплате дани с тем, что власть беспокоилась о сборе дани, выплату которой она считала равнозначной принадлежности к христианским кругам. Каль (Kahl. Compellere intrare. S. 208) ссылается на свидетельство Випона (Wipon, cap. 33. S. 52) о лютичах; «…а те, кто некогда были полухристианами, ныне в своей отступнической подлости стали совершенными язычниками»; по-видимому, полухристиане — это те язычники, которые платят дань, а те, кто переставал ее платить, расценивались как язычники.
693
Это вытекает из сообщения Хельмольда (Helmold, cap. 18. S. 38), относящегося, по-видимому, к полностью независимым территориям: «Вождь же саксонцев Бернард, в военном деле сильный, но совершенно одержимый жадностью, славян, которых, живущих по соседству, покорил оружием или договорами, отяготил такими податями, что они и Бога забыли, и к священникам перестали быть сколько-нибудь благосклонными».
694
Детально рассмотрел эту проблему с позиции языкознания, привлекая при этом большую литературу по предмету, Фринт (A. Frint. Bohemismy a palaeoslovenizmy v luzickosrbske terminologii krest’anske a jejich aejepisny vyznam. — Praha, 1954, Acta Universitatis Carolinae, 1954, 5: Philologoca, особенно S. 28–38).