О состоянии христианизации в западной части земли полян можно судить на основании несколько более позднего источника, чем путешествие епископа Войцеха. Это написанное Бруно из Кверфурта (ум. 1009) Житие пяти братьев (бенедиктинцев-отшельников, которые в 1003 году приняли мученическую смерть в великопольском междуречье[813] и вскоре были канонизированы Иоанном 18). Среди них были два итальянца и три поляка (один из них выполнял служебную функцию повара), а место их уединения в недалеком соседстве с Поморьем и Любушем указывает на то, что в их задачу могло входить крещение язычников, к чему готовились итальянцы, срочно изучая славянский язык[814]. Без сомнения, о состоянии язычества за пределами Полянской земли свидетельствуют слова Бруно об ужасном или глубоком язычестве (horrisonus paganismus, profundus р.), в то время как к земле полян следует отнести замечание о незрелом христианстве (rudis Christianismus)[815] — доказательство, что там местное население уже было обращено в христианство, хотя еще должным образом не придерживалось его доктрины и предписаний. Житие не упоминает об язычниках в окрестностях прибежища отшельников, лежащих у западных пределов земли полян, очевидно, миссия достигла западной границы. Даже убийцами были плохие христиане (mali christiani), покусившиеся на сокровища, которые якобы были у отшельников[816]. Если бы убийцы действовали из враждебных христианству побуждений, агиограф не преминул бы представить мучеников жертвами языческой агрессии. Другое дело, что эти новоиспеченные христиане не были сильно озабочены сакральным характером места и людей. Число священников было довольно большим, коль скоро на похороны мучеников в удаленную от Познани, столицы епископства, местность прибыло «достаточно» духовенства и даже появились монахини[817]. Наибольшего прогресса христианство добилось среди социальной верхушки, что иллюстрирует пример двух мучеников «из земли славянской», то есть поляков по имени Исаак и Матвей, сестры которых стали монахинями[818]. Т. Войцеховского поразило это неожиданное сообщение о всей семье, «которая столь рано прониклась духом нового христианского учения»[819], следует добавить, что свою приверженность ему она подтвердила и действиями. Без сомнения, семья эта демонстрировала идеологический перелом, который в то время уже обозначился в среде знати[820].
Таким образом, данные, отчасти легендарные, но которыми невозможно пренебречь ввиду их массовости и соответствия достоверным фактам, а отчасти современное свидетельство, не вызывающее никакого сомнения, характеризуют состояние христианизации Польши около 1000 года, когда усилия миссии сконцентрировались на землях полян, по крайней мере в их северной части (выше линии Обры-Варты), а также на краковской земле, где действовала славянская миссия. Если исключить Силезию, о христианизации которой в 10 веке невозможно ничего сказать (за исключением того, что и там в некоторых местах сохранилась легенда о св. Войцехе, что может указывать на то, что и в этой области пражский епископ развернул свою деятельность; вопрос только в том, в какое время?), большая часть Польши оставалась вне сферы миссионерской деятельности. Это состояние дел объясняется прежде всего недостатком кадров для миссии, которую инициировали Мешко 1 и епископ Иордан. Некоторые данные свидетельствуют о том, что Болеслав Храбрый и Мешко 2 избрали иной метод христианизации страны, более соответствующий польским реалиям. Это был метод экстенсивной миссии, что проявило себя уже в 1000 году, когда было основано колобжегское епископство, не имевшее больших шансов на успех миссии в соседстве с лютичами. Идеологическая унификация всех земель, зависимых от Гнезна, была государственной проблемой, поэтому трудно предположить, что Храбрый не уделял особого внимания тем землям, куда новая религиозная доктрина еще не дошла, либо в которых она имела минимальные результаты, а эту политику продолжал Мешко 2. Галл возносил заслуги Храброго перед церковью, но в вопросе христианизации ограничивался лишь обобщениями. Деятельность Мешко 2 в этой сфере в то же время встретила хвалебную оценку в письме Матильды Швабской, высланном уже в первые годы его правления
813
Последнее исследование этого мученичества: J. Mitkowski. Pieciu braci meczennikow etc., Hagiografia polska // Slownik bibliograficzny 2, — Poznan, 1972. S. 234–242, а также библиография (составил О. Romuald Gustaw OFM, ibidem. S. 247–250); J. Karwaslmska. Vita quinque fratrum eremitarum, // MPHist, s. n. 4/3. — Warszawa, 1973. S. 9–12 (история легенды). К сожалению, Бруно в Vita quinque fratrum опустил важную деталь: местность, в которой находилась пустыня и наступило мученичество. Титмар (Thietmar 6, cap. 27. S. 353), описывая поход Генриха 2 1005 года, указал на его пути из-под Кросна в направлении Познани междуречное аббатство (abbatiam quae Mezerici dicitur). Там король отметил праздник Тебаидского Легиона и взял под покровительство монастырь. Титмар не упоминал о мученичестве — не было среди мучеников и вообще во всем аббатстве (деталь особенная, но наверняка не случайная) монахов немецкого происхождения — он особо не интересовался этим регионом, а возможно и не имел о нем достоверной информации, так как, когда он писал в 1012–1014 году, Бруно вот уже несколько лет не было в живых, ум. 1009. Это сообщение Титмара о междуречье соответствует описанию чуда, случившегося в месте мученичества, по сообщению Жития Бруно: «Cum illam uillam regis Saxonum exercitus magnus et ualidus ascenderet, et quin tota prouincia pereclitaretur…» (Vita quinque fratrum, cap. 16. S. 69). Бруно упоминал о пребывании в этом месте не Генриха 2, а немецких войск, так как ему нужно было показать, что чудо произошло на глазах у всех. Анализируя данные обоих источников, Войцеховский (Т. Wojciechowski. Szkice historyczne 11 wieku. (wyd. 4). — Warszawa, 1970. S. 53) утверждал, что жилище отшельников находилось в Междуречье, с чем трудно не согласиться, причем не имеет значения, в местности с таким названием, или же в деревне Св. Войцех, расположенной в двух километрах от этого места, (A. Gieysztor в том же издании книги Т. Войцеховского. S. 348). После набега Бржетислава 1 (и перевозки святых реликвий в Прагу) место культа этих мучеников было перенесено в Казимеж под Конином, Т. Wojciechowski. Szkice. S. 54 nn., см. также: A. Wedzki. Miedzyrzecz // SSSlow, 3. S. 251; A. Wedzki. Kazimierz Biskupi, // SSSlow, 2. S. 397 (где приведена литература). Недавно Лабуда (G. Labuda. О siedzibach najstarszych klasztorow w Polsce // Sprawozdania Pozn. Tow. Przyj. Nauk. № 82 (за 1 и 2 квартал 1969 г.). S. 105–107) поддержал иную концепцию (выдвинутую некогда Кентшинским) местонахождения жилища отшельников, а именно в Казимеже Шамотульского повята, находящемся на пути из Междуречья в Познань, через который также в 1005 году проходили немецкие войска. Доказательства автор черпает из Каменецкой летописи (Силезия), сообщение которой он приводит, MPHist, 2. S. 777: «Anno 1003. heremite in Polonia martirizati sunt in Kazmir: Benedictus, Matheus, Christinus, lohannes, Ysaac. — В лето 1003. В Польше, в Казмире приняли мученический венец — Бенедикт, Матфей, Христин, Иоанн, Исаак». Этот факт летопись должна была почерпнуть из более древней польской летописи, называемой Летописью Гауденция, перевезенной Бржетиславом из Гнезно в Прагу и использовавшейся там Космасом. Если действительно Казимеж упоминался в Летописи Гауденция, то несомненно это был Казимеж Шамотульского повята, так как через Казимеж Конинского повята Генрих 2 не мог двигаться на Познань, о чем могла бы свидетельствовать и «старая, не замеченная до сих пор местная легенда о существовании недалеко от деревни у леса со стороны Шамотул монастыря (церкви)» (Labuda. О siedzibach. S. 106). Однако же эта концепция вызывает сомнения, поскольку нет доказательств того, что в изначальной Летописи Гауденция содержалось упоминание о Казимеже. Не служит доказательством Тракская Летопись (1005), которая называет количество отшельников — шесть, якобы потому, что название местности «Казимеж» было воспринято как личное имя одного из них (G. Labuda. Rocznik poznanski // SZr. 2/1958. S. 104), так как шестым мучеником, несомненно, был признан Барнаба, которого к числу мучеников причислил Космас (Kosmas 1, cap, 38. S. 68), а затем Длугош (Dlugosz 1. S. 247) (1005 г.). Более того, изначальный ежегодник содержал определение места в форме: in Polonia (в значении Великопольши), которое дословно повторила Чешская летопись (FRBoh, (1874). S. 381, Kosmas, 1, cit. (in partibus Polonie)), Летопись краковского капитула, а также Каменецкая летопись, поэтому маловероятно, чтобы предельно лаконичный ежегодник давал и другое определение места, Каменецкая летопись была компиляцией второй половины 13 века, черпала сведения из различных источников, там вставлена также в запись за 1005 год упоминание о Казимеже, имея в виду, разумеется, населенный пункт в Конинском повяте, о чем дополнительно свидетельствует и церковь в романском стиле, Sztuka polska przedromanska i romanska do schylku 13 w., — Warszawa, 1971. S. 701. В Казимеже Шамотульского повята нет следов подобной архитектуры.
814
Vita quinque fratrum, cap, 13. S. 59: Sclauonice linque idioma superfluo sudore parauimos. Cp.: cap. 10. S. 54, cap, 13. S. 60. Войцеховский (T. Wojciechowski. Szkice. S. 39–83), рассматривая проблему отшельников междуречья, делал вывод о местонахождении их прибежища у поморской границы, поскольку Храбрый намеревался направить миссию к приодрским поморянам и лютичам (S. 54); Митковский (Mitkowski. Op. cit. S. 240) указывает прежде всего на велетов. Однако же миссия у наиболее твердых язычников, каковыми были лютичи, не имела никаких шансов на успех, Храбрый отговорил от нее св. Войцеха. Христианизация поморян в то же время стала актуальной после основания колобжегского епископства. Таковой, по-видимому, была цель основания скита в междуречье. Отшельники оказывали миссионерскую помощь епископу Рейнберну.
816
Ibidem, cap. 13. P. 60: «Interea impii quidam latrones decem libras, quas dantem seniorem Bolizlaum dedisse nouerunt, auferre sacrilego consilio spirauere — Между тем некие нечестивые разбойники святотатственным решением возжелали похитить десять книг, которые, как они знали, подарил господин Болеслав»; (cap 13. Р. 62): «qui eos bene cognouit et alia hora in eorum seruicio ministrare iussus fuit… — Он же их хорошо знал, а в другое время ему было повелено им прислуживать. Его мнимые слова были обращены к монахам»; (cap. 13. S. 63): «Dominus terre Bolizlao misit nos sine misericordia ligare uos. — Господин этой земли Болеслав послал нас, чтобы мы без милосердия вас всех связали». Текст источника не дает основания для утверждения, высказанного Войцеховским (Т. Wojciechowski. Szkice. S. 44), что это был «один из главнейших слуг, назначенных Болеславом, возможно, володарь», который годом раньше видел, что Бенедикт получил 10 фунтов серебра от князя на путешествие в Рим. Вообще фантастическим можно считать предположение Закшевского (S. Zakrzewski. Boleslaw Chrobry Wielki. — Lwow, 1925. — S. 217), который так охарактеризовал этого человека: «бывший володарь, рыцарь с княжеского двора, возможно, сам кастелян междуречья». Но даже интерпретация Войцеховского могла бы в особом свете представить отношение социальной верхушки к религии. Из источника вытекает, что нападение совершили люди низкого, служебного положения, хотя не заметно, чтобы они руководствовались антихристианскими чувствами.
817
Vita quin. fr., cap. 13. S. 66: «et quia tandem tercio die hoc potuit episcopo terre nunciari, clericorum et sanctimonialium utpute in rudi christianismo… satis conuenere… — И поскольку сообщить об этом епископу этой земли стало возможно лишь на третий день, собралось достаточно клириков и монахинь».
818
Vita quin, fr., cap, 13. S. 59: «Erant autem sub magisterio alii duo camales fratres, unus nomine Ysaac alter Matheus, in heremo sedentes, et qua pulchra similitudine nobilium patrum purpurea proles prodiit de Latina terra, de Sclauonica dualitas surrexit; horum duorum fratrum sorores in monasterio inter numerum uirginum Deo militarunt. — Под его началом было два брата по плоти, живущие в пустыне, и, как из земли латинской произросла прекрасно подобная блестящая отрасль благородных родителей, эта пара произросла из земли славянской. Сестры этих двух братьев служили Богу в числе дев в монастыре». А значит, польские отшельники были подобны «nobiles», как и итальянские, и такое мнение принято в литературе, Mitkowski. Op. cit. S. 237; Дзевульский (Dziewulski. Op, cit. S. 47) предполагает, что они могли происходить «из знатной малопольской семьи», но источник здесь не дает никаких намеков, а это предположение отражает скорее скептическую оценку продвижения христианизации среди великопольской знати. Эти сомнения следовало бы развеять. Свидетельства этого источника о польском христианстве кратко рассмотрел Брюкнер (A. Bruckner. Dzieje kultury pol, 1. — 1931. S. 227).
820
Дзевульский (Dziewulski. Op. cit. S. 47) справедливо пишет о польских отшельниках из Междуречья, что «такие энтузиасты были, конечно, исключительным явлением», но этот энтузиазм отражается в настроениях среды. Впрочем, невозможно себе представить, чтобы Мешко 1 и Болеслав Храбрый могли проводить политику христианизации без сильного сопротивления в среде знати. И ритм политической жизни, контакты с христианскими странами, презрительно относившимися к язычникам, склоняли рыцарство к новой религии, о чем красноречиво свидетельствуют те рати рыцарей и знати, которые Храбрый расставил на гнезненской равнине, чтобы поприветствовать Оттона 3, а также выразить почтение св. Войцеху.