Возникает вопрос, не влияет ли малый интерес светского общества к antisacrum и на взгляды этого общества на вмешательство sacrum, известное по памятникам, написанным представителями духовенства? Укоренилась ли вообще вера в успешность действия христианских сверхъестественных сил в эпоху, когда могли действовать аналогичные языческие силы? Усилить эти сомнения может сравнение двух сообщений, чисто светской повести (Слова о полку Игореве) и летописи, написанной, скорее всего, духовным лицом, о том же самом высказывании того же Игоря. По сообщению летописи, рыцарство (мужи) при виде солнечного затмения заявило князю, что это неблагоприятный знак, на что Игорь ответил, что никто не знает тайны божьей, Бог создал знаки, и будущее покажет, к добру или ко злу затмение для русского похода[979], после чего перешел Донец. Слово обходит молчанием sacrum, но в то же время утверждает, что горячее желание Игоря достичь великого Дона затмило ему небесные знамения (превозвестники несчастья)[980]. Здесь обнаруживаются два понимания позиции Игоря: религиозное и светское, но в то же время необходимо выяснить, соответствует ли действительности упоминание о sacrum в летописи, или же оно было вымышленным. Несомненно, «дружина» заинтересовалась затмением, и между нею и князем возник диалог, военный совет на тему, что делать дальше. Для рассказа о походе существенным было именно решение Игоря, поэтому автор Слова только упоминает о нем, исключив диалог как не самую важную деталь. Поэтому здесь нет противоречия между обоими сообщениями: более подробным летописным и кратким в Слове о полку Игореве. Летописное упоминание о sacrum, таким образом, не должно вызывать сомнений. Известная по другим источникам позиция общества, и прежде всего феодальной верхушки, которая не жалела слов на выражение своей веры и средств на церковные цели, слишком очевидна, чтобы мы могли подвергнуть сомнению ту серьезную роль, какую играло вмешательство sacrum в сознании общества того времени, скрепляя его христианизацию.
Расхождение между двумя версиями высказывания Игоря, одной летописной, другой — Слова о полку Игореве, не случайно. Слово представляет рыцарское, то есть светское, идеологическое течение, которое в свои литературные образцы в принципе не вводило религиозных мотивов; его противоположность составляло монастырское течение. В летописях, как мы видим, переплетались оба этих течения, подобно тому, как в Поучении Владимира Мономаха, в то время как Слово довольно последовательно представляло рыцарское течение. Теологических вставок в отдельных летописях могло быть больше (как в Повести временных лет) или меньше (как в киевском летописании 12 века), однако в их общей массе преобладает замечательное светское описание событий, подчиняющихся естественным причинно-следственным связям в соответствии с опытом действующих лиц. Зачастую мы можем пролистать не одну страницу летописей и не наткнуться ни на одну попытку теологического объяснения. Поэтому ни в коем случае нельзя противопоставлять идеологическую позицию Слова и позицию летописания в целом, поскольку в сфере «рыцарского течения» между ними происходит сближение. Отсутствие религиозных мотивов («теологических вставок»), таким образом, не является специфической чертой Слова, но в то же время в нем поражают относительно многочисленные мифологические вставки, связанные с языческой мифологией, являющиеся на самом деле литературной формой, поскольку мифологические названия следует рассматривать с позиции эвгемеризма (христианского). Маловероятно, чтобы расхождение между двумя течениями имело принципиальный характер, то есть затрагивало сферу сущности верования, ведь оно ограничивается пониманием роли вмешательства. Обращаясь к ранее проанализированной пословице «К Богу взывай, а руки прикладывай», мы могли бы сказать, что монастырское течение делало упор на первую часть этого высказывания, а рыцарское течение — на второе. Это вытекало из функции духовенства (oratores, на Руси с 14 века — богомольцы), и в представлении ими событий момент сверхъестественного выдвигался на передний план, в то время как рыцарство, в силу своего опыта и ощущая вложенные усилия, рассматривало ход событий в перспективе человеческих деяний, что не означало, особенно в 12 веке, отказа от благотворной помощи sacrum. Летописец присваивал себе обе эти точки зрения и в какой-то степени отражал их в своем рассказе о минувших временах. Не только на Руси трезвая оценка действительности в представлении событий брала верх, с подобным явлением мы сталкивались и в западнославянской историографии, и подобным же образом было и в историографии южных славян[981].
979
ПСРЛ, 2. С. 638 (1185): «Игорь жь возревъ на небо и виде ли что есть солнце стояще яко месяць и рече бояромъ своимъ и дружине своей: видите ли что есть знамение се, они же оузревше и видиша вси и поникоша главами; и рекоша моужи: княже се есть не на добро знамение се. Игорь же рече: братья и дружино таины Божия никто же не весть а знамению творець Богъ и всемоу мироу своему а намъ, что створить Богъ, или на добро или на наше зло, а то же намъ видити. И то рекъ перебреде Донець…».
980
Ироическая песнь (изд. 1800). С. 5 п., стр. 43–63: «Тогда Игорь възре на светлое солнце и виде отъ него тьмою вся своя воя прикрыты, и рече Игорь къ дружине своей: братие и дружино! луцежъ бы потяту быти неже полонену быти» и т. д.
981
Характерно также появление sacrum в южнославянском историографическом произведении Летопись попа Дуклянина (изд. Шишич, — Београд, Загреб, 1931). Вмешательство sacrum проявилось прежде всего в легенде о св. Владимире, почерпнутой, без сомнения, из другого источника, нежели весь остальной текст (cap. 36. С. 331–311). Всемогущий Бог (Deus ominipotens — всемогущий) окружает Владимира специальной опекой, действует ангельская сила, однако герой был убит. Кроме того, во вступлении упоминается, что готы (славяне) одержали победу над далматинцами «dei iudicio, cui nemo audet dicere, cur ita laciat — по решению бога, которого никто не смеет спросить, зачем он это делает…» (С. 294), также там содержатся шаблонные замечания, как например о том, что Константин Философ отправился с миссией в Хозарию: a spiritu admonitus — наставленный духом (cap. 8. S. 300). В то же время интересно, что хронист является сторонником концепции о карающей руке божьей: так, в упомянутом сообщении о поражении далматинцев отмечено: «Quia forte aliquod magnum peccatum latebat in christianis. — поскольку был и другой тайный великий грех у христиан…». Ср.: cap. 23. S. 317, cap. 31. S. 329, cap. 36. S. 341. С одной точки зрения Летопись близка к позиции польской историографии — в ней царит молчание об antisacrum. Мотив вмешательства sacrum в дела земные обнаруживается также в так называемой Болгарской апокрифической летописи (заголовок произведения звучит: Сказание Исайи пророка etc.), последнее издание: И. Иванов. Богомилски книги и легенди. — София, 1925/1970. С. 280–287. Возникновение этого апокрифа датируется в литературе второй половиной 11 века, поскольку последнее его сообщение касается нападения печенегов на болгарские земли. Вышеуказанная датировка представляется неправдоподобной: из-за дезориентации летописи в истории Болгарии не только 10, но и первой половины 11 века произведение не могло возникнуть ранее 12 в. Автором, без сомнения, был болгарин с протоболгарской ориентацией, относящий поселение (прото)болгар в Добрудже к велению божьему, которое должно было свершиться при посредничестве пророка Исайи. В литературе принята точка зрения, что апокриф характеризовал болгар как избранный народ, даже призванный осуществить особую историческую миссию, И. Иванов. Op. cit. С. 271; ср.: П. Динеков. История на българската литература 1. — София, 1962. С. 251 n.; М. Каймакамова. Две старобългарски летописни съчинения от 11 в. // Исторически преглед. 32/5/1976. С. 86–96 (где также приведена литература по данной проблеме). Можно сказать, что апокриф скорее обосновывал вторжение протоболгар, ссылаясь на волю Провидения, нежели выражал национальную гордость, поскольку национальные чувства подчинял идее христианства и с равной благосклонностью трактовал собственных болгарских властителей, так и византийских императоров, оккупирующих Болгарию, не исключая Василия Болгаробойцы (и благословено бысть царьство его, С. 286). Позитивное вмешательство sacrum в земные болгарские дела памятник ставил в зависимость от христианских добродетелей, которыми должны были отличаться правители этой страны. Так, Борис правил «греха не имее ни жении. И бысть благословено царство его…» С. 283. Подобным же образом автор апокрифа расценивал безгрешность и безженность иных болгарских монархов, в чем исследователи усматривают влияние богомильства, отрицающего таинство брака, что, впрочем, не обязательно, так как критерий добродетельной жизни мог вытекать из монашеского образа жизни. «Благословение» же божье апокриф понимал в смысле материального обеспечения населения, так, при добродетельном царе Петре «бысть благословено царьство его. Тогда оубо… бысть изобилия отъ всего, сиречь пшеница и масло, меда же, млека и вина и отъ всего дарования божья вреше и кипеше и не бе оскоудения ни о штомь, нь бе ситость и изобильство отъ всего до изволения божья» (С. 284). Если в некоторых случаях апокриф не прямо связывал периоды благоденствия с вмешательством sacrum, то он оставлял читателю самому домыслить это. Напр.: при первом царе «Славе» «и в та лета изобилия бысть отъ всего» (С. 282), очевидно потому, что этого царя назначил пророк Исайя, поступающий по велению божьему. Другой болгарский исторический апокриф «Видение Даниила» (то есть пророка), с которым связано «Толкование Даниила», также насыщенный идеей провиденциализма (см. Каймакамова. Op. cit.), касается скорее византийских проблем (нападений северных соседей на земли Империи).