Новая религия вызывала в умах ошеломленных неофитов потрясающий и одновременно угрожающий эсхатологический образ, долгие века влиявший на их нравственную позицию и являвшийся одним из главных факторов признания за церковью приоритета в общественной иерархии. Наверняка надежда на воплощение этого образа (в его счастливой версии) в будущей жизни наполняла сердца верующих безмерной радостью, которую можно было бы сравнить, но не идентифицировать с религиозным переживанием в понимании У. Джеймса, некой жаждой соединения с Богом, блаженством полной безопасности[984] и т. д. Переживания неофитов основывались прежде всего на конкретном образе будущей жизни в раю, а формулировки источников не дают основания считать, что уже в начале христианизации был преодолен барьер между второй (эсхатологической) и третьей (бескорыстной) функциями религии; противоречили бы этому и данные о дальнейших судьбах религиозного мышления у славян. По сообщению Кристиана, Мефодий наставлял Борживоя, чтобы он принял крещение не только ради земного успеха, но и для спасения души, обретения вечной славы и общения со святыми в неописуемой радости[985]. Представление о будущем счастье привлекало неофитов, в одном широко описанном случае обращения в христианство, а именно в истории сыновей Домислава Щецинского. Эти толковые юноши (sagaces ingenio, prudentes eloquio) требовали подтверждения, что такая участь действительно ждет их в загробной жизни[986]. Подобные настроения сопутствовали принятию крещения на Руси. Ольга говорила Святославу, которого хотела обратить в новую веру: «Я, сын мой, Бога познала и радуюсь; если ты познаешь, и ты радоваться станешь»[987]. Исполнил пожелание Ольги Владимир — и, «видя своих людей христианами, радовался душой и телом»[988]. Комментарий к крещению Руси и заслугам в нем Владимира (по-видимому, возник в конце 11 века) поясняет, что было источником столь радостного настроения: крещеные «новые люди» питают надежду в Бога и Спасителя, «что каждому по делам воздастся неизреченной радостью, которую предстоит получить всем христианам»[989]. Приведенные сообщения (за исключением того, что касается сыновей Домислава) не повествуют о действительных фактах, а опираются на предположения авторов, тем не менее они довольно верно отражают настроения, возникавшие у новообращенных после усвоения ими учения о спасении, так как сохранились в независимых друг от друга изложениях источников.
Более поздняя непоколебимая вера в истинность этого представления берет начало в передаче неофитам единой для всего христианского духовенства модели и в естественной склонности новообращенных к дословному восприятию повествования о сверхъестественном мире. Однако стоит усомниться, что перспектива более или менее отдаленного вечного блаженства могла так захватить умы неофитов, чтобы они, не раз с ущербом для земных интересов, решились в массе подчиниться религиозным предписаниям церкви, зачастую обременительным, и склонились к бесконечной жертвенности для его целей. К подобной податливости скорее склоняла негативная сторона эсхатологической концепции, грозящая после смерти вечными муками. В соответствии с Речью Философа, каждому после смерти воздастся по делам его, а образ последнего суда наглядно продемонстрировал, что «праведникам уготовано царствие небесное и несказанная красота, радость без конца и жизнь вечная, грешникам — мука огненная, скрежет зубовный, страдания бесконечные». После этого Философ обратился к Владимиру: «если хочешь встать по правую руку, то крестись»[990]. Правда, во время катехизации представлялась позитивная сторона эсхатологии: св. Оттон наставлял в своих проповедях о спасении и будущей радости, но опускал описание вечных мук адовых[991], возможно, опасаясь отвратить от новой веры, однако через некоторое время неофиты узнавали всю правду, которая производила на них глубокое впечатление, поскольку значительно сокращала благодеяние крещения, открывавшего христианам путь в царствие небесное. Оказалось, что путь этот не открывался автоматически, он был открыт только для «праведников», преградой же на этом пути был грех. Таинство крещения смывало первородный грех прародителей в раю (искупленный Спасителем), а также личные грехи, совершенные до крещения; в тоже время грехи, которые допускал христианин после совершения этого таинства, вновь закрывали ему путь в рай. Правда, можно было смыть прегрешения через таинство покаяния и отпущения грехов, тем не менее грех следовал за человеком, как тень в течение всей жизни, поскольку, как выразился св. Евсей, грех свойственен человеку[992], и с этим считалась и раннесредневековая миссия. Св. Оттон утверждал, что в земной жизни нельзя избежать греха, поэтому человек обречен на непрестанную борьбу с искушениями[993]. Этот недостаток человеческой натуры хорошо осознавала и светская часть общества, например, Богуслав 1 поморский утверждал (1183), что человек вообще не может пройти жизненный путь без грехов и оплошностей[994]. Когда печерский игумен Поликарп поучал смоленского князя Ростислава Мстиславича, который хотел удалиться в монастырь от суеты этого мира, что обязанность князей — править справедливо, тот ответил, что властвование и мир не могут избежать греха[995]; он явно заблуждался, что монастырские стены защитят его от скверны. Достаточно просмотреть жития печерских отцов, чтобы убедиться, что они вели непрестанную борьбу с дьявольскими искушениями и часто им поддавались. Тем не менее точка зрения Ростислава доминировала, как в восточной, так и в западной церкви, где также путь к спасению искали в презрении к миру и в бегстве за монастырские стены[996]. Аббат Руперт из Дейц (ум. 1129) сформулировал рецепт монастырской жизни, ведущей к спасению: проводить весь день от восхода солнца до вечера в изучении Священного Писания (volumina propheterum), других поучительных книг, а также гимнов, составлять новые гимны, проявлять воздержанность как основу для других добродетелей, поддерживать себя пищей перед заходом солнца[997]. Но это был путь, доступный лишь немногим избранным личностям, причем неизвестно, в какой степени это защищало от греха. Усилия средневековых христиан, направленные на спасение души, можно сравнить почти с сизифовым трудом, хоть и редко приобретавшим героический характер.
985
Krystian, cap. 2. S. 92: «non tantum mundialis causa substancie, verum eciam capessende salutis tue anime et ad aquirendum perhenitatis gloriosam palmam atque percipiendam societatem sanctorum in ineffabili leticia».
986
Vita Prieflingensis 2, cap. 9. S. 39–41; Ebo 2, cap. 9. S. 70; Herbord 2, cap. 27. S. 114 n. Информация авторов житий о радостном настроении среди населения после принятия крещения могла быть окрашена субъективным чувством миссионеров, поэтому следовало бы задуматься, в какой степени она отражает действительные факты, ср. напр.: Herbord 2, cap. 17. S. 81: cum multo gaudio, alacritate ac devocione… Cm.: Demm. Op. cit. S. 63.
989
ПВЛ. C. 167 (1015). Такую же радость познали в кругу ангелов и святых Борис и Глеб, ibidem. S. 171, 173.
991
По сообщению Херборда (Herbord 2, cap. 15. S. 87), Оттон поучал пыжичан, что они будут навеки спасены, веселы и счастливы, если признают своего Спасителя и ему одному будут служить. Он лишь намекал на вторую грозную возможность в загробной жизни, утверждая, что если они будут избегать греха: «nоn solum mortem evadetis etemam, sed eciam gaudium regni celestis possidebitis in eternum — He только смерти вечной избежите, но также радость вечную царствия небесного приобретете», ibidem 11, cap. 18. S. 93, а далее говорил несколько яснее: (некрещенный) «et regno Dei carebit et insuper maledicti originalis penas luet eternas. — …и царствия божьего лишится и сверх того будет нести вечную кару первородного проклятия». Так же и крещеного Владимира должны были учить на принципах веры христианской, опуская перспективы адовых мук, ПВЛ. С. 141–148 (988). А там грешники найдут другую смерть, в озере, пылающем огнем и серой, и в аду огонь не гаснет. Ср.: Widengren. Op. cit. S. 443, 449 n.
992
S. Eusebii Hieronymi Stridonensis presbiteri Apologia adversus libros Rufini 3, cap. 33 // Migne. PLat. 23, 1883. S. 503: Peccare enim hominis est: insidias tendere diaboli.
994
PUrk. 1, 1970, № 83. S. 121: «Quoniam vite presentis curricula sine peccatis el negligentiis transire nequaquam valemus. — Ибо путь жизни сей отнюдь не можем пройти без грехов и нерадения».
997
Ruperti. Abbatis Tuitiensis De vita vere apostolica dialogorum lib. 4, cap. 4 // Migne. Patr. Lat. 170, 1894. S. 644 n. Cp.: Chenu. Op. cit. S. 231 nn.