Арабские источники о славянах, вообще говоря, не пользуются особым авторитетом у исследователей, они не лишены неточностей, порой звучат фантастически. Указанный здесь источник принадлежит к наиболее достоверным памятникам. В приведенном отступлении наибольшие сомнения вызывало упоминание о почитании волов у славян, что А. Д. Хвольсон признал необычным, поскольку арабские писатели квалифицировали славянские религии по определенному шаблону, как идолопоклонство, культ небесных тел либо культ огня; незначительная поправка позволила ему исправить «волы» (араб. thiran) на «огонь» (nіrаn), и данная оговорка даже получила распространение в научной литературе[173], однако Б. Н. Заходер отверг это исправление, так как чтение ибн Ростеха подтверждает аль-Гардези, а первое упоминание о славянах как огнепоклонниках появляется только у Масуди[174]. Правда, древние источники не отмечают культа волов у славян, однако более поздняя этнография обнаружила «почитание, оказываемое народом скоту, особенно рабочим волам»[175], что было связано с обработкой земли волами. Это «почитание» арабский аноним мог потрактовать как проявление культа и так воспроизвести целый образ аграрного народа, который возделывал просо, почитал волов и во время жатвы обращал к своему богу молитвы об урожае. Однако славянский бог арабского анонима явно отличается от бога Прокопия, это бог неба, а не творец молний. Если это различие не было вызвано чрезмерной воздержанностью арабского автора в передаче деталей, следовало бы признать, что арабское сообщение относилась к иной ветви славян, чем сообщение Прокопия, а поскольку византийский автор писал об арабах с Днепра и Днестра, упомянутое арабское сообщение могло бы относиться к западным славянам. Дальнейшие наши рассуждения дадут большее обоснование этому выводу. Таким образом, обозначается концепция, что славяне делились на тех, кто поклонялся богу неба, и тех, кто поклонялся богу молний, Перуну, который, в сущности, и был модифицированным богом неба.
Об этом верховном божестве сообщает еще летописец 12 века Хельмольд, однако в настоящий момент нет необходимости рассматривать версию Хельмольда, к которой мы вернемся позже. Таким образом, подтверждается достоверность концепции Прокопия о славянском божестве.
В тесной связи с понятием могущественного «вседержителя» находится и следующее сообщение Прокопия о том, что славяне не верят в Судьбу (εἱμαρμένη или в других местах у того же автора τύχη). В соответствии со взглядами этого автора, она представляла собой свойство божественной сущности[176], то есть судьба человека находилась в руках Бога, который свыше определял его предназначение. В то же время славяне не верили в эймармене, не придавали ему никакого значения, иначе говоря, человеческая судьба не была предначертана свыше их божеством, а зависела каждый раз от его вмешательства, поэтому его склоняли жертвами к решениям, удачным для себя. Утверждение Прокопия, что славяне не верят в эймармене, столь категорично и так сильно акцентировано, что можно полагать, что он получил конкретное подтверждение этому от своих славянских информаторов. Это не был лишь его собственный вывод, полученный из того факта, что славяне стремились расположить к себе божества через жертвоприношения, как считает Б. Рубин[177]. Нидерле считал (и Рубин с этим соглашался), что, по представлению Прокопия, славяне не верили в абстрактное понятие «участи» в античном значении неизбежного фатума, что не исключало веры в конкретных демонов, которые наблюдали за жизнью человека и меняли его судьбу в зависимости от отношения к ним — потому-то им часто приносили жертвы[178]. Ведь всем ветвям славян были известны демоны под общеславянским именем рода и рожаниц, а также под различными местными именами[179]; Эти демоны опекали судьбу человека и принимали от него многочисленные жертвы, осуждаемые в русских средневековых проповедях. Уже в Изборнике Святослава от 1073 года говорится о фарисеях, которые верят в участь (или счастье) и случай: род и лучай[180]. В большинстве же случаев русские литературные памятники передают греческие слова: τύχη и εἱμαρμένη словами: род, рожаницы[181] — терминология, явно расходящаяся со свидетельством Прокопия. Правда, из письменных источников явно не вытекает, основывается ли использование этих слов для передачи понятий счастья и участи на славянском фольклоре, или же оно является литературной находкой переводчика[182], однако данные этнографии не дают никакого основания сомневаться, что все славяне почитали демонов судьбы под именем рожаниц или под другими именами[183]. В этом расхождении данных более позднего фольклора со свидетельством Прокопия можно усмотреть, как это делал уже Нидерле, влияние греческих понятий на формирование славянского представления о судьбе, хотя эту точку зрения оспаривал А. Брюкнер: «Ему [Нидерле] мешает все тот же фатальный предрассудок об иноземных влияниях, губительный для всей славянской мифологии: для меня же самого имя рода и рожаниц, совершенно не соответствующее именам подобных чужих божеств, доказывает как раз исконность этих персонажей, их праславянское происхождение…»[184]. Хотя Брюкнер, без сомнения, прав, что имена рода и рожаниц имеют праславянское происхождение, отсюда, однако, не вытекает, что у славян, особенно после эпохи великого переселения, верования развивались в изоляции от инородного окружения и что старые славянские термины не могли приобретать новое значение под чужим влиянием. Название «рожаницы» находит соответствие в римских «pаrcae», которые означали то же самое и происходили от определения божества родов: Раrса, Раrіса[185]. Мы считаем, что у славян на балканских землях рожаницы были отождествлены с парками и наделены теми же функциями, связанными с судьбой. Это должно было произойти в скором времени после занятия славянами балканских территорий в период еще сильного романского влияния и сохранения тесных контактов с западным славянством, куда новое понятие было перенесено. Таким образом, и с этой точки зрения точность сообщения Прокопия выдерживает критику. Иные данные этого сообщения: о культе рек и демонов (из которых четко были указаны нимфы), о жертвоприношениях и гаданиях имеют характер общего описания и хорошо известны у других славян. Можно сказать, что они относятся к общей модели полидоксии, а потому не будем их подробно рассматривать.
173
Хвольсон. Ibid. C. 133; cp. Niederle. Op. cit. S. 72; принимается исправление в последних публикациях: Т. Lewicki. Pisarze arabscy 9–13 wieku о wierzeniach religijnych wczesnosredniowiecznych Slowian // Lodzkie Studia Etnograficzne 9/1967. S. 335 (однако в скобках: «или почитателями быков?»); В. М. Бейлис. К оценке сведений арабских авторов о религии древних славян и русов // Восточные источники по истории народов Юго-Восточной и Центральной Европы 3. — М., 1974. С. 77. Гаркави принял исправление: «идолопоклонники», а вслед за ним напр. Mansikka. Op. cit. S. 337, ср.: С. 343.
175
Moszynski. Op. cit. S. 559; ср.: «С. Кулишиħ. Из старе српске религиjе. Новогодишнъи обичаjи». — Београд, 1970. С. 113. Напрашивается также возможное указание: следы культа тура должны были сохраниться в былинах; Р. С. Липец. Образ древнего тура и отголоски его культа в былинах // Славянский фольклор. — М., 1972. С. 82–109, особенно С. 103. Более того, маски с «туронем» у славян выступали всегда, вопреки мнению К. Мошиньского; например, они осуждались новгородским епископом Ильей в 1166 году (ЖМНП — № 26, Октябрь. — 1890. С. 298): «И о тоурeх и о лодыгах, и о колядницeх, и про безаконный бой вы попове оуимайте детий своих…» (о масках в Чехии, без их уточнения, сообщает также Космас). Маски также представляли и домашних животных: коз или козлов; болгарский кукер одевается в бараний или козий кожух, а маска может быть с рогами козы, вола или буйвола, см.: К. Moszynski. Kultura ludowa Slowian 2/2. — Warszawa, 1968. S. 283, ср.: C. 292 и далее. Здесь возникает вопрос, не является ли туронь изначальной формой маски вола (домашний рогатый скот происходит от тура, bos primogenius)? Туронь мог быть «облагороженным» охотничьим видоизменением маски вола.
177
Rubin. Op. cit. S. 473. См. также о происхождении концепции судьбы на германской почве (подходящей также и для славян): S. Piekarczyk. Barbarzycny i chrzescijanstwo. Konfrontacja spolecznych postaw i wzorcow и Germanow. — Warszawa, 1968. — особенно C. 233–248, где автор представляет появление этой концепции в классовом обществе, см. С. 242; Пекарчик. Вера в судьбу. Группа, индивид, эталоны поведения // Средние века. 34/1971. С. 96–115; Мордасова (И. В. Мордасова. Разложение родового строя и формирование фантастических представлений // SEtn. — 3/1975. S. 63–70) считает, что условия возникновения соответствующей концепции были созданы в результате выделения личности из среды — точка зрения, по крайней мере не противоречащая позиции Пекарчика.
179
Их выделил Нидерле (Niederle. Op. cit. S. 66), а также Мошиньский (Moszynski. Op. cit 2/1. S. 693); среди них наряду с рожаницами (сербохорв. rodjenica, чешек. rodicka) наиболее распространены сербохорв. sudjenica, чешек. sudicka (от soditi), болг. наръчница (от наричам — определяю, т. е. судьбу) и т. п. Однако в Польше рожаницы не были известны, их функции исполняли богиньки, по мнению Мошиньского (С. 697), на них были перенесены верования «о забытых рожаницах». В действительности же богиньки (изначально: богини) были общим определением женских демонов, о чем мы будем говорить дальше, описывая польскую полидоксию.
180
Срезневский. Материалы 3. Стлб. 138. Это обычный перевод с болгарского оригинала, составленного для царя Симеона на рубеже 9 и 10 веков; И. У. Будовниц. Общественно-политическая мысль древней Руси (11–14 вв.). — Μ., 1960. С. 111; И. Дуйчев // История на българската литература 1. — София, 1962. С. 162. Таким образом, этот источник является отражением болгарского мировоззрения.
182
Mansikka. Op. cit S. 146; ср. E. В. Аничков. Язычество и древняя Русь. СПб., 1914. С. 161. Там же список литературы по данной проблеме.
183
См. выше. Ср. поcл. публикацию: R. W. Brednich. Das Schicksalmotiv in den slavischen Volkserzahlungen // DHCSLav. — 1/1969. S. 132–140.
184
Bruckner. Mitilogia slowianska. S. 117. Bruckner. Mythol. Thesen. S. 12: род означал первоначально: Gedeihen. Erfolg, но успехом считалось также и умножение семьи.