Придадим этой концепции конкретные формы и одновременно постараемся определить, из каких источников были почерпнуты отдельные имена. Одно имя Перуна Никон нашел в древнейшем летописном своде; примечательно, что он не ввел в этот пантеон Волоса, хотя он фигурировал в договоре 971 года. Легко предположить, по какой причине он это сделал. Культ Волоса, возникший поздно и ненадолго, пришедший при этом из-за границы, не распространился на Руси и не создал хорошо известной традиции. Только открытие в княжеском киевском архиве русско-греческих договоров привело к возникновению вторичной, литературной традиции, которая вслед за Повестью временных лет, как мы уже говорили, повторяла имя Волоса вместе с определением «скотий бог». Однако Никон не знал договоров (обнаруженных только в начале 12 века в тексте Повести временных лет) и мог вообще никогда не слышать о Волосе.
В то же время он сумел собрать пять других имен, которые считал определением богов. Это не были вымышленные имена, они, конечно же, отражали представления людей того времени — из окружения Никона — о языческих верованиях. Три первые (Хърсъ, Дажьбогь, Стрибогъ) были приведены в Слове о полку Игореве, в основном в таком контексте, который не предполагает их исключительно литературного происхождения. В то же время нельзя сказать, что все имена имеют славянское происхождение и славянскую этимологию, как утверждал Брюкнер. Даже первое имя Хорc этот автор возводил к слову «карсъ» или «харсъ», обозначающему приземистость или истощение[267] — но это были черты, вообще несовместимые с понятием бога, особенно с его характеристикой в Слове о полку Игореве. В то же время вполне возможно значение имени Хорc, соответствующее иранской этимологии, связанное со словом hvarәxšãtetәm, персидским xurәšod, то есть сияющим солнцем. С этой связью соглашались, в частности, Нидерле, Ягич, Фасмер (с оговоркой фонетических трудностей)[268], подтвердил ее недавно и Зализняк[269]. Поэтическую интерпретацию имени Хорc дало Слово о полку Игореве, когда, обратившись к содержанию Повести временных лет, описало поход Всеслава Полоцкого, который «ночью волком рыскал: из Киева дорыскивал до петухов Тмутороканя, великому Хорсу волком путь перерыскивал»[270]. В первом издании Слова в 1800 году издатели отметили, что высказывание о Хорcе непонятно, однако отступление стало ясным, когда идентифицировали Хорса с солнцем. Всеслав, превратившись в волка, бежал из Киева в юго-восточном направлении и прибыл в Тмуторокань до пения петухов, прежде чем великий Хорc показался на горизонте. А следовательно, «прерыскаше» (перебегал) ему дорогу в смысле: пересекал обычную трассу Хорса или же опережал Хорса на этой трассе[271]. Замечание Аничкова, что Всеслав не мог пересекать пути солнца ночью[272], было бы справедливым в том случае, если бы солнце не имело установленной трассы и времени своего пути. Однако поэт знал, что Хорc двинется по привычному пути, а значит, мог сказать, что его обогнал Всеслав, то есть стал в Тмуторокане, прежде чем засияло солнце. По мнению Аничкова, великим Хорсом назывался край почитателей божества с таким именем, лежащий между Киевом и Тмутороканем и заселенный в основном торками, подданными Владимира, их божеством должен был быть Хорс. Однако Хорс поэта был активной силой, которая двигалась по определенной трассе, поэтому нельзя поставить знак равенства между ним и краем, статической величиной. И тюркская этимология Хорса, которую предполагает концепция Аничкова, не может быть признана. Поэтому нет основания сомневаться, что Хорс определял солнце и был синонимом Даждьбога, указанного в пантеоне Владимира непосредственно после Хорса. Это расположение двух божеств рядом указывает на то, что Никон отдавал себе отчет в том, что они в сущности идентичны, однако не придал этому значения и не исключил одно из имен, поскольку узнал о них из различных источников: из киевского — о Даждьбоге, из тмутороканского — о Хорсе, а потому трактовал их как отдельные ипостаси одного и того же божества. Вывод о тмутороканском происхождении Хорса находит подтверждение в свидетельстве Слова о полку Игореве, которое помещает Хорса именно над Тмутороканем, как если бы оно было его покровительствующим божеством. Одновременно мы видим, что иранская этимология Хорса не означает какого-то древнего заимствования из иранского языка[273], наоборот, это произошло где-то в 1062–1067 годах, так как Никон в эти годы находился в Тмуторокане и оттуда почерпнул различные сведения для своего свода, как это показал уже Шахматов. Поэтому мы имеем право предположить, что и имена богов он перенес из Тмутороканя на почву русской мифологии[274].
267
Bruckner. Mitologia slowianska. S. 91. Существовал, правда, скромный демон убоже, ср.: Urbanczyk. Religia Slowian poganskich. S. 31; но он не претендовал на роль бога, тем более «великого Хорса». Другая этимология приведена у авторов, представленных в следующей сноске.
268
Niederle. Op. cit. S. 121; Jagic. Zur slav. Mythol. S. 503; Vasmer // REWort. — 3. S. 265; Фасмер, Трубачев 4. С. 267.
269
А. А. Зализняк. Проблемы славяно-иранских языковых отношений древнейшего периода // Вопросы славянского языкознания. — 6/1962. С. 28–45, см. С. 43: «Имя Хърсъ считается несомненным заимствованием из иранского»; ср. также: Urbacnzyk. Chors // SSSlow. 1. S. 247. Это слово связано также с осетинским xorz (xwarz) — хороший, однако выражение в Слове о полку Игореве говорит в пользу первого объяснения. Изобретательность исследователей неисчерпаема: N. К. Chadwick. The Beginnings of Russian History etc. — Cambridge, 1942/1966. S. 89, автор, не колеблясь, связывает Хорса с англосаксонским hors. V. Pisani. Slavische Miszellen // For Roman Jakobson. — The Hague, 1956. S. 392–394, автор отождествлял Хорса с луной только по той причине, что Всеслав-оборотень перебегал ему дорогу ночью. Такая интерпретация вовсе не обязательна (в тексте мы приводим другую), а этимология имени указывает на солнце, а не на луну.
270
Историческая песнь о походе на половцев удельного князя Новагорода-Северского Игоря Святославича. — М., 1800 (далее цитирую по первому изданию с указанием номеров строк, к сожалению, не обозначенных в тексте издательством). — стр. 612–617: «(Всеславъ) самъ въ ночь влъкомъ рысканіе: изъ Киева дорискаше до куръ Тмутороканя, великому Хръсови влъкомъ путь прерыскаше».
271
Ягич (Jagic. Op. cit. S. 503) дает не слишком убедительное объяснение, которое мы здесь уточняем.
273
Так же отпадает и возражение Брюкнера (Bruckner. Mitologia slowianska. S. 92): «О иранском заимствовании не может быть речи, ведь где же тогда хотя бы малейший след такого иранско-славянского доверия, при котором славяне, пусть только русские, брали себе иранские имена божеств?» В действительности в данном случае имело место индивидуальное восприятие, а не групповые контакты.
274
Lowmianski. Poczatki Polski. Т. 5. S. 111, где также приведена литература по этой проблеме.