Демонология. Последняя область полидоксии охватывает сферу самостоятельных духовных существ, называемых в науке демонами и близких по своему характеру к пониманию человеческой души, пережившей телесную смерть человека. Демоны являются антропоморфными существами, однако выступают группами и лишены собственных имен и индивидуальных черт, чем отличаются, собственно, от богов, принадлежащих к высшей сфере языческого сверхъестественного мира. Одна группа демонов, чему есть четкие доказательства, представляла собой продолжение человеческих душ, другая группа, без сомнения, возникла по модели первой группы, перенесенной на явления природы. Таким образом, следует признать у демонологии непосредственное или опосредованное манистическое происхождение. Христианская литература называла все сверхъестественные языческие существа, отличные от объектов природы, демонами или идолами[362], независимо от их места в языческой иерархии. В славянской литературе христианское понятие демона передавалось словом «бес». Уже древнейший памятник славянской письменности Житие Константина Философа передает оборот: «моим именем изгонять будут демонов» — словами: «именъмъ моимъ бесы ижденетъ»[363]. Может показаться, что слово «бес» было древним славянским определением всех антропоморфных сверхъестественных существ. Отсюда Нидерле сделал вывод, что понятие «бес» у славян имело позитивное значение[364], но затем под влиянием христианства стало негативным. В действительности же нет доказательств того, что славяне изначально пользовались названием «бес» в положительном смысле. Конечно же, название имело уничижительное значение и по этой причине было взято христианской литературой для очернения языческой религии. Сами славяне называли сверхъестественных существ богами. В Повести временных лет языческие волхвы, говоря о своих демонах, использовали, как правило, определение «боги», но никогда не называли их бесами. Даже Иоанн Вышатич, боярин, отправленный князем Святославом черниговским собирать дань в Белозерье, обращаясь к волхвам, говорил о их «богах» и только на объяснение волхвов, что их бог пребывает в бездне, отвечает словами: «Что же это за бог сидит в бездне? — это бес, а Бог — в небесах…»[365]. Также и летописец, комментируя заблуждение волхвов о всеведении богов, заменяет этот языческий термин христианским: «бесы ведь не знают мысли человеческой»[366]. И в сообщении этого же источника о пребывании некоего новгородца у чудского колдуна (кудесника) проявляется терминологическая двойственность: колдун использует определение «бози», новгородец говорит: «бози ваши», и в то же время летописец пользуется определением: «бесы»[367]. Скорее всего славяне называли своих демонов богами, в то время как «бес» представляется прозвищем демона, вредящего людям, и это определение используется ими исключительно в уничижительном значении.
В русских источниках проявляется некоторая терминологическая двойственность: с одной стороны, демоны действуют под общим названием бесов, а с другой стороны, под специальными названиями, которые в исключительных случаях подводятся под категорию бесов, как полоцкие нави. Возникает вопрос, называли ли сами язычники нави «богами», равно как и другие специальные группы демонов? Некоторые из этих специальных групп можно явно увязать с понятием человеческих душ. Вообще нельзя разграничить понятия душ и демонов: нави выглядят как демоны (боги, бесы), происходящие от человеческих душ. Так, в демонов со специальными названиями — упыри и берегини — превращаются души умерших неестественной смертью. Как утверждает К. Мошиньский, упырь выступает в славянских верованиях в двойном значении: 1) «как дух умершего человека», 2) «как живой труп» и т. д. И прежде всего ко второму значению относятся представления, проникнутые, по словам этого автора, «безграничной дикостью»[368]. Упырей, известных русским источникам как предмет культа, мы представляем себе скорее в виде более мягких демонов, хотя и несчастных, равно как и берегинь, или нимф, живущих на берегах вод и наверняка происходивших от утопленниц[369]. Обе эти категории демонов появляются в источниках одновременно и рядом, что, как представляется, указывает на схожее происхождение обоих понятий, а может быть, и общность иных черт. Первое упоминание о них мы находим в Слове св. Григория о идолопоклонниках, затем о них говорится в Слове Иоанна Златоуста о идолопоклонниках[370], потом же они исчезают из источников. Русские источники, начиная со Слова некоего Христолюбца[371], знают еще один вид нимф, называемых вилами, однако Мансикка поставил под сомнение их русское происхождение и счел упоминания о них литературным заимствованием у южных славян[372], а с этим выводом соглашался Мошиньский, поскольку в современном восточнославянском фольклоре не сохранилось ни малейшего следа этих женских демонов, хотя у южных славян они играли большую роль и до недавнего времени почитались в народе[373]. Д. К. Зеленин на основании этнографических материалов утверждал[374], что у восточных славян, как и у других народов, четко различались два вида умерших: 1) «родители», то есть умершие от старости уважаемые предки, память которых отмечалась несколько раз в году, 2) «заложные», то есть умершие преждевременной внезапной смертью. Это были нечистые мертвые, не заслуживающие уважения, вредные и опасные, кружащие вокруг места смерти или своей могилы. К ним относились души колдунов, поскольку смерть колдуна не была естественной[375]. Люди боятся заложных, приносят им жертвы[376]. Заложные женщины становятся русалками; само это название прежде было неизвестно, древнейшее же определение звучит: водяница, шутовка, чертовка и т. п., в том числе навка[377]. В народном представлении русалки — это женщины и девочки, умершие преждевременно неестественной смертью, а значит, несомненно, они принадлежат к группе заложных. Факт причисления к заложным всех умерших неестественной смертью (а тем самым не исповедавшихся и не причастившихся перед смертью) демонстрирует церковное влияние на это понятие, а точнее — включение заложных в систему церковных обрядов за души усопших. Тем не менее трудно сомневаться в архаичной основе соответствующих верований, тесно связанных с верой в трудную загробную жизнь, страхом перед мертвыми и культом мертвых. Эти верования иллюстрируют одновременно процесс трансформации некоторых душ в демонов.
367
ПВЛ. С. 227. В то же время мы не встречаем эту терминологическую идентификацию в летописном повествовании о мученичестве христианских варягов (983 г.). Посланцы языческого населения заявляют старому варягу: «паде жребии на сынъ твои, изволиша бо и бози собе, да сътворимъ требу богомъ», ПВЛ. С. 100; на что варяг отвечает: «не суть бо то бози, нъ древо; дьньсь есть, а утро изгниеть…» Во всем этом повествовании нет упоминания о бесах. Ясно, что текст до 10 века основан на иной редакции, нежели текст 11 века и использовал другую терминологию, ср. Lowmianski. Poczatki Polski. — Т. 5. S. 117–120; Мошиньский (Moszynski. Op. cit. S. 708) принимает в качестве первичного значения слова «богъ» — «удел, доля», дающий долю, что свидетельствует о вере в судьбу. Мы не пошли бы так далеко. Более правдоподобным кажется значение: «удача, дающий удачу».
369
О происхождении обеих этих групп демонов см.: Mansikka. Op. cit. S. 172. Нидерле (Niederle. Op. cit. S. 43 — сноска 3) предполагал, что берегини были водными существами, родственными вилам и русалкам и произошедшими от душ мертвых; при этом он допускал возможность происхождения их названия не от слова «берег», а от «беречь», что должно было бы отразиться в характере этих демонов, становившихся чем-то вроде ангела-хранителя. Однако это предположение не принимается в литературе во внимание. Обычно берегинь, как и более поздних русалок, связывают с культом воды, см. Аничков. Op. cit. С. 293; Bruckner. Mitologia slowianska. S. 115 (но одновременно и с культом лесов и гор). Однако мы прежде всего должны обратить внимание на родство берегинь и упырей.
370
Гальковский 2. С. 23 (Григорий), 59 (Златоуст); Брюкнер (Bruckner. Myphologische Thesen. S. 10) высказывал иной взгляд на эту категорию русских демонов, связывая имя берегинь с горами, а не с берегами. Однако в краю низин происхождение названия от берегов кажется более правдоподобным.
373
Moszynski. Op. cit. 2/1. S. 686. По мнению Брюкнера (Bruckner. Mitologia stowianska. S. 117), вилы (как и берегини, русалки), — это «водные нимфы у источников, рек, озер и т. д.», только под влиянием христианства здесь приплелись «души непогребенных или некрещеных мертвых», однако выделение утопленниц, как и упырей, могло произойти уже в древнейшую эпоху язычества из опасения, что они могут насести вред.
374
Д. К. Зеленин. Очерки русской мифологии 1. Умершие неестественной смертью. — Петроград, 1916. С. 1. См. критические замечания Брюкнера об этой работе (Bruckner. Mitologia stowianska. S. 116), который отвергал манистическое происхождение русалок по той причине, что «здесь нет места для мужчин, умерших подобной смертью», но при этом упускал из виду, что мужчины, умершие внезапной смертью, становились упырями, среди которых нет женщин. Брюкнер (Bruckner. Mitologia polska. S. 120) считает русалок «изначально вегетативными демонами летней природы», со временем признанными душами умерших. Нельзя, как мне кажется, исключить, что произошло смешение вегетативных демонов с демонами манистическими. На первых из них могут указывать обрядовые оргии.