Выбрать главу

В проповеднической литературе отражено огромное значение магии на Руси, в принципе уже христианской, особенно в устройстве личной жизни; наверняка она играла еще большую роль в племенном обществе при отсутствии развитого политеизма. Подтверждение этой роли дает языкознание, воспроизводя богатую славянскую терминологию в области магии, имеющей в значительной части, как это показал недавно А. Слупский, индоевропейское происхождение (например, слова: чары, ведьма, знахарь и т. п.) или общеславянское значение[402]. Терминология эта с многочисленными определениями людей, осуществляющих магические действия, по-видимому, доказывает либо раннее выделение «профессиональных» колдунов, либо существование лиц, отмеченных особым даром выполнения магических практик или же заключающих в себе какие-то магические силы. Что касается последнего, то здесь мы имеем возможность сослаться на древнерусское свидетельство: летопись дает князю Олегу прозвище «Вещий», которое говорит о его даре предвидения будущего (от индоевропейского *uoid-, ведать)[403] или даже магическом даре; однако это не помешало летописцу привести рассказ, ставящий под сомнение это прозвище, ведь князь, несмотря на принятие защитных мер, не смог избежать предсказанной ему колдуном смерти от коня[404]. Похоже, русская традиция (наивно повторенная летописцем) выше ценила профессиональные умения гадателя, чем личный дар ясновидца. Колдуны выступали в летописях под двумя названиями: волхв и кудесник, которые источники не очень различали, но все же первое из них имело позитивное значение, а второе не было лишено негативной окраски; оба названия, скорее всего, были славянского происхождения и свидетельствовали о развитии искусства магии[405]. Волхвы пользовались большим авторитетом среди низших слоев населения еще в 11 веке и даже были предводителями народных восстаний на ростовской земле. Еще в 1065 (или 1064) году один волхв осмелился вести деятельность в цитадели христианства — Киеве, и нашел отклик в среде непросвещенных людей, а другой волхв, действовавший приблизительно в то же время в Новгороде, повел за собой почти все население, так что князь Глеб с дружиной едва сумел защитить епископа[406]. Свой авторитет волхвы подтверждали, вызывая своим искусством чудеса: благодаря их колдовству полоцкая княжна родила в 1044 году сына Всеслава[407], у ростовских женщин из «рассеченной» спины они вынимали хлеб, рыбу, белок (то есть добычу)[408]. В Новгороде волхв предрекал, что пройдется по Волхову, чего, по-видимому, не допустил князь Глеб, опасаясь возмущения населения. Летописцы подтверждают вмешательство волхвов в общественную жизнь в годы неурожая, а это указывает на то, что они заботились об удачной жатве[409]. Магической деятельности волхвов, как мы видели, уделяли внимание и проповеди, но в то же время царит молчание в вопросе об их участии в жертвоприношениях и языческих молениях, что объясняется, может быть, прекращением совместных племенных обрядов; не исключено также, что участие колдунов в обрядах не было обязательным.

Основная форма культа состояла в жертвоприношениях сверхъестественным существам, которые в благодарность помогали людям в общих и частных делах. Независимо от характера сверхъестественных существ (объекты природы, духи мертвых, демоны, Перун), они были наделены человеческими свойствами, требовали еды и питья, хотя бы в символической форме, то есть при заметном участии людей в потреблении жертвуемых продуктов. Исходным принципом культа была — наряду с человеческими нуждами — благодарность людей сверхъестественным существам, а также необходимость платы за оказываемые благодеяния, наконец, заручение поддержкой на будущее в соответствии с основным принципом: do ut des. Все исторические свидетельства о племенной религии противоречат взгляду, ставящему под сомнение справедливость этой материальной основы религии. В центре славянского культа находилась жертва; древнейший летописный источник свел весь культ языческих полян к словам: приносили жертвы (жруще) озерам и колодцам, и рощам[410]. Также и в Новгороде, стоял идол Перуна, и люди приносили жертвы:«жьряху ему людие Новъгородьстии»[411]. В обоих случаях жертвоприношение было равнозначно воздаванию почестей и вообще определяло культ. Примечательно, что, как отмечалось в проповедях, в жертву приносились мелкие предметы, хотя и разнообразные, и нужные, как домашняя птица (куры) и мясо, сыры, масло, яйца, хлеб, различные напитки (мед, пиво)[412]. Подобные предметы жертвоприношения у русских купцов в Болгарии перечислил Ибн Фадлан: хлеб, мясо, лук, мед и какой-то напиток; петухи, куры, хлеб и мясо отметил в числе жертв тех же купцов в устье Днепра Константин Багрянородный[413]. Обращает на себя внимание в этих данных отсутствие скота, в особенности волов, хотя Прокопий сообщал о славянах, что они приносили в жертву скот и всевозможных животных. Объяснить это расхождение может замечание Ибн Фадлана о тех же русских купцах, что в случае успеха в торговле они приносили в жертву определенное число овец и скота. Ясно, что во время захватнических войн на Балканах славяне находили многочисленные поводы, о которых упоминал Прокопий, для щедрых благодарственных жертв. Сохранилось летописное сообщение о принесении киевлянами в жертву богам, идолы которых поставил Владимир 1, сыновей и дочерей[414]; жертвой этого ритуала пали варяжские мученики в Киеве, однако и это конкретное упоминание о человеческих жертвоприношениях не может считаться достоверным фактом, поскольку рассказ о мученической смерти имеет апологетический характер и содержит различные сомнительные подробности[415]. Аналогичное летописному упоминание о принесении сыновей и дочерей в жертву бесам привел болгарский автор второй половины 10 века[416] Козьма Пресвитер, что привело С. Рожнецкого к выводу, что происхождение соответствующего летописного сообщения было литературным[417]. Вывод этот кажется поспешным[418] ввиду широкого распространения человеческих жертвоприношений, которые были известны у германцев, балтов, в Полабье. В ритуальных целях убивали военнопленных из благодарности numinosum за победу, но эта практика находила применение также и в аграрных обрядах[419]. На Руси немало было военнопленных, однако numinosum посвящали детей, что говорит о том, что этот ритуал имел целью обеспечение стране с помощью насытившегося человеческой кровью божества хорошего урожая, но не обязательно побед.

вернуться

402

A. Slupski. Slavisch Zauberer, Нехе́ und Verwandtes // ZSPhil. 35/ 1971. S. 302–320.

вернуться

403

Slupski. Op. cit. S. 306; Срезневский. Материалы 1. С. 502. Колдуном был князь Всеслав Полоцкий по представлению Слова о полку Игореве, А. К. Югов. Образ князя волшебника и некоторые спорные места в «Слове о полку Игореве» // ТОДРЛ. 11/1955. С. 14–21. Подобные единичные примеры магической силы князей не дают оснований для обобщений. Впрочем, даже теория сакрального характера королевской власти у германцев, ее чудодейственной силы (das Konigsheil) и божественного происхождения династии была убедительно подвергнута сомнению: W. Baetke. Ingvi und die Ynglinger, Eine quellenkritische Untersuchung uber das nordische «Sakralkonigtum». — Berlin, 1964.

вернуться

404

Об этой легенде подробно: A. Stender-Petersen. Die Varugersage als Quelle der altrussischen Chronik. — Kobenhavn, 1934. S. 176–209. Из летописей вытекает, что прозвище Олега возникло в языческие времена, ПВЛ. С. 33; НПЛ. С. 109; ср. Шахматов. Разыскания. С. 543.

вернуться

405

Так, «куд» означает дьявола, Slupski. Op. cit.

вернуться

406

ПВЛ. С. 221, 229 (1071 г.).

вернуться

407

ПВЛ. С. 196: «Сего же роди мати отъ вълхвования».

вернуться

408

ПВЛ. С. 222 (1071 г.).

вернуться

409

ПВЛ. С. 187 (1024 г.), ср. предыдущую сноску.

вернуться

410

НПЛ. С. 105.

вернуться

411

ПВЛ. С. 96 (980 г.); НПЛ. С. 128.

вернуться

412

Данные о жертвоприношениях сопоставил Нидерле (Niederle. Op. cit. — 2/1. S. 184).

вернуться

413

Zeki Validi Togan. Op. cit. S. 86; Ковалевский. Op. cit. C. 142.

вернуться

414

ПВЛ. C. 95 (980 г., см. выше).

вернуться

415

На искусственность легенды указывает замечание в Повести временных лет (ПВЛ. С. 101 (983 г.)): «И не съвeсть никътоже, къде положиша я». Этого замечания скорее всего не было в своде Никона, поскольку оно отсутствует в комиссионном кодексе. Если в течение 11 века не возникла версия о месте их захоронения, это свидетельствует о небольшом интересе к легенде и ее скорее литературном происхождении. Также и дата смерти 12 июля, вопреки утверждению Шахматова (Разыскания. С.26:469), кажется вымышленной по дате смерти Ольги, умершей якобы 11 июля.

вернуться

416

Вопрос хронологии произведения отдельно рассмотрел Бегунов (Ю. К. Бегунов. Козьма Пресвитер в славянских литературах. — София, 1973. С. 195–221), установив вероятную дату 969–970 г. См. соответствующее место С. 308: «закалающе сыны своя и дщери…».

вернуться

417

Rozniecki. Perun und Thor. S. 505.

вернуться

418

He был согласен с точкой зрения Рожнецкого напр. Нидерле (Niederle. Op. cit. — 2/2 S. 238).

вернуться

419

Напр.: Eliade. Traktat о historii religii. S. 335.