Возникает вопрос, повторяется ли культовая модель, описанная Титмаром в Радогощи, в житиях св. Оттона в Щецине и Саксоном (о чем будем говорить далее) в Арконе, у всех полабских племен, по крайней мере, у значительной их части? Ответ на этот вопрос не может быть однозначным, поскольку реализация модели зависела от финансовых возможностей племени, а не только от его идеологических тенденций. Главные племена организовали развитую сакральную казну, предваряя, некоторым образом, функции государства, и получили средства на строительство храма, на его содержание, на жрецов, а также наверняка на нужды политического свойства. Но что каждое племя могло себе это позволить, приходится скорее сомневаться.
Интересные сведения на эту тему предоставляют жития о Волине. Там, по свидетельству Vita Prieflingenis, которое нет достаточных оснований ставить под сомнение[467], находилась гонтина без божества, поскольку о нем умалчивают все жития. Эбон сообщает, что в начале лета в Волине происходили большие торжества в честь какого-то идола, не связанного с племенным храмом. Из контекста вытекает, что это были русалии конца весны, а идол — это скорее всего лишь литературный оборот, имеющий целью указать цели торжеств, которые в действительности устраивались для почитания мертвых[468]. В гонтине в то же время хранились различные сакральные объекты, и прежде всего священная пика Юлия Цезаря, и этот факт, приведенный в Vita Prieflingenis, повторяют Эбон и Херборд[469]. Волиняне считали, что эта пика имеет божественную природу (или магическую силу), видели в ней гарантию безопасности (что является апотрофеическим свойством амулета) и знак победы[470]. То есть пика выполняла функцию племенного амулета и по этой причине особенно почиталась и находилась внутри храма. Но существовали и другие сакральные предметы: изображения каких-то богов (?), simulacra, idola maiora et minora, скромные статуи идолов[471], — все это было перечислено без конкретных объяснений, а значит, имело второстепенное значение по сравнению с пикой. Тем не менее, эти предметы наряду с пикой мы можем причислить к разряду амулетов, талисманов — «наузов», о которых сообщали русские средневековые проповеди. Средневековые этимологи возводили название Волин к имени Юлия Цезаря, отсюда вытекало помпезное определение этой пики, название которой в славянской форме можно реконструировать как просто волинская пика. Нет здесь никакого конкретного сообщения о волинских жрецах, а если Эбон и использует подобное определение, то разве что в значении колдунов[472]. В итоге мы можем исключить Волин из сферы политеизма, с точки зрения религиозных представлений он был более близок к Поморью (и Польше), чем к Полабью.
Что же касается идолопоклонства в центральных городах Полабья, обращенных во время второй миссии Оттона, который в то время (1128) отправился через Магдебург и Гавельберг, то Vita Prieflingenis сообщает только общие сведения о проповедовании евангелия в городах Узноим, Готьков (Хозгов), Вологощь (Ологост), а также Дымин (Тимин)[473]. Остальные два жития черпают соответствующие данные из общего источника[474], однако Эбон предоставляет о Гавельберге больше сведений, чем Херборд: он знает имя местного князя Витикинда и настаивает, что по его просьбе епископ читал свою проповедь народу, что не согласуется с информацией Vita Prieflingenis, утверждавшей, что проповеди епископа были запрещены по велению магдебургского архиепископа Норберта[475]. Поэтому под знаком вопроса остается достоверность последующей информации Эбона, хаотичного в своем повествовании и склонного к преувеличениям. Он сообщает, что в день прибытия епископа народ отмечал праздник какого-то божка Геровита, а скорее всего Яровита[476]. Какой-то весенний языческий праздник (в начале мая) был возможен, возможна также была центральная роль Яровита в каком-то языческом обряде, аналогичная роль Святовита в Арконе. И в этом случае следовало бы отметить перенесение его культа в Вологощь, где также почитали божка с тем же именем. Эта информация вызывает некоторые сомнения, поскольку культ переносился в новое место скорее в случае его упадка в первоначальном месте, как это было в случае Радогоста и Святовита. В соседнем Дымине деятельность епископа стала невозможной из-за разразившейся войны с лютичами[477]. В Узноиме миссия была излишней, так как этот город «был уже орошен водой спасительного учения»[478]. В двух остальных городах идолопоклонство еще процветало, и население яростно сопротивлялось миссии. В Вологощи какой-то жрец подстрекал население к сопротивлению, прибегнув к мистификации, — переодетый в бога, он явился в лесу какому-то крестьянину, направлявшемуся на рынок в город, и пригрозил, что плоды полей и лесов, а также приплод животных получат только те, кто поклоняется ему, а не чужому богу[479]. История с этой мистификацией кажется скорее результатом миссионерской пропаганды, которая воспользовалась рассказом наивного крестьянина для высмеивания жреца, тем не менее выдумка отражала общее убеждение язычников в покровительстве богов. В Вологоще стоял храм, посвященный богу Яровиту, имя которого переводилось на латынь как Марс. В храме висел щит огромных размеров и искусной работы, обеспечивающий народу победу в любой битве[480], то есть опять же амулет, аналогичный волинской пике. Имя бога в Готькове не было указано, но зато в обоих житиях сохранилось описание храма как великолепного строения (mire magnitudinis ас pulchritudinis), возведенного, по свидетельству Херборда, за 300 гривен[481], что кажется преувеличением, однако данное сообщение может стать подтверждением предположению, что для постройки храмов приглашались мастера иностранного происхождения, чья работа оплачивалась наличными. Скорее всего Эбон дважды допускает неточность, говоря о «фавнах» (множ. число) в Готькове, а затем — об уничтожении идолов (simulacra) — также во множественном числе[482], хотя нет никакого конкретного свидетельства о втором готьковском божестве[483]. Это якобы были изваяния необычайной величины и чрезвычайно искусной работы, которые, как утверждает склонный, впрочем, к вымыслу Эбон, были сожжены во время миссии, несмотря на протесты жрецов и лишившегося возможности участвовать в жертвенном вкушении и питии (fercula et pocula) народа. Таким образом, и в этих городах мы находим уже известную нам культовую модель, что, однако, еще не является доказательством ее всеобщего распространения.
467
Vita Prieflingensis 2, cap 16. S. 46: «И немедленно передали в руки епископа в числе прочих святилищ одно, в котором находилось священное и почитаемое копье Юлия Цезаря». Это свидетельство могло бы быть всерьез опровергнуто лишь сообщением Эбона (Ebo 2, cap 1. S. 52) об испанском епископе Бернарде: «Между тем раб Божий Бернгард, пылавший жаждой мученичества, вооружившись секирой, пытался снести колонну удивительной высоты, посвященную Юлию Цезарю, от имени которого город Иулин и получил свое имя». В другом месте Эбон (Ebo 3, cap 1. S. 92) сообщает, что в Волине: «Его копье, вонзенное в память о нем (Цезаре) в колонну удивительной высоты, было объектом почитания». Вбитое в высокий столб копье находилось скорее всего под открытым небом, а не в храме. Однако ввиду вообще свойственных Эбону неточностей, поверим скорее свидетельству Vita Prieflingensis. См. также: S. Urbanczyk. Juliusza (Cezara) wlocznia // SSSlow. 2. S. 343.
468
Эбон (Ebo 1. Cit.). Эти распространенные у славян весенние празднества не были связаны с культом определенного божества, поэтому упоминание об идоле выдает собственную инициативу Эбона. L. Leciejewicz. Poczatki nadmorskich miast na Pomorzu Zachodnim. — Wroclaw etc., 1962. S. 317 n. — автор связывал это празнество с «собутками» (Купалой).
470
Vita Prieflingensis 2. cap. 6. S. 35: «…язычники не желали расставаться с пикой, настаивая:…копье было божественной природы… в каковом, как известно, была его защита, оплот отечества и знак победы». Брюкнер (Bruckner. Mitologia polska. S. 143) рассматривал эту пику как фетиш. Меригги (Meriggi. Il concetto. S. 168) предполагал, что волинская пика была посвящена воинственному (обладающему щитом) Яровиту. Это предположение является необоснованным.
471
О котором говорит Эбон (Ebo 3, cap. 1. S. 92), если ему можно доверять. Они должны были находиться под открытым небом, in propatulo (после того, как были выброшены из гонтины?).
474
Ср.: W. Wiesener. Ebós Vita Ottonis Episcopi Bambergensis nach ihrer geschichtlichen Glaubwurdigkeit untersucht // Forschungen zur Deutschen Geschichte 26. — Gottingen, 1886. S. 514. При этом в проблемах политического фона большую компетентность проявлял Херборд, ср.: Petersohn. Probleme. S. 330.
476
Ebo 3, cap. 4. «Ибо в самый день его прихода город, при расставленных повсюду знаменах, справляли праздник некоего идола Геровита». С. 100.
477
Ebo 3, cap. 5. S. 102–104; однако Vita Prieflingensis 3, (cap. 4. S. 61) утверждает, что епископ в Дымине: «Задержавшись на много дней, не переставал пророчествовать и крестить».
480
Herbord 3, cap. 6. S. 160: «Там же был щит, висящий на стене удивительной высоты, искусно отделанный, покрытый пластинами из золота… Ибо, как мы выяснили позже, этот щит был посвящен их богу Геровиту, который на латинском языке зовется Марс, и они верили, что выйдут победителями из любого сражения, если этот щит впереди них, только во время войны этот щит можно было сдвигать с места». Per Ebo 3, cap. 8. S. 109. О Яровите см.: Z. Zagorski. Jarowit // SSSlow. 2. S. 324. Член имени — вит указывает на взаимосвязь с арконским Святовитом, из чего по крайней мере не вытекает идентичность этих божеств.
481
Herbord 3, cap. 7. S. 161; Ebo 3, cap. 9. S. 109. Эбон использует слово «храм» во множественном числе: «в каковом (городе) были святилища, отличавшиеся большой красотой и удивительным искусством отделки», хотя Херборд говорит в единственном числе: templum, чему также следует верить. Храм этот мог быть новой постройкой, но это не значит, что до его возникновения не было старого, покинутого, как считает Пальм (Palm. Op. cit. S. 92).
483
Херборд (Herbord 3, cap. 7. S. 161) явно указывает одного «демона» в готьковском храме, против сохранения которого выступил епископ Оттон.