Первым упомянул имя чешского божества Неплах из Опатовиц (ум. 1368), писавший о первых языческих чешских князьях, что как бога они почитали идола, именуемого Зелу, это имя повторяли вслед за ним и другие авторы[558]. Из высказываний Неплаха вытекает, что чешские князья почитали это единственное божество — что ж, автор не пытался по крайней мере воспроизвести политеистическую систему, не имея соответствующих для этого данных. Остается тайной, откуда автор почерпнул это имя, которое не только «сильно подозрительное»[559], но и вообще вымышлено, ведь каким чудом автор 14 века мог узнать о предмете культа 9 века? Можно только предполагать, что в основе этого имени лежало слово «жаль», повторяемое, возможно, в погребальных песнях[560]. Иные фигуры в «пантеоне» появились только после Вацлава Гайека из Либочан, назвавшего явно вымышленные мифологические имена Кросина, Красатина, Климба, однако в научной литературе им не придается значения[561].
Сравнительные русские, полабские, чешские данные исключают существование политеизма в Польше 9 века, хотя и не исключают возможности появления политеистических тенденций во времена первых Пястов в связи с первыми контактами с христианством, а также возникновением государства, которое теоретически создавало условия, способствующие интенсификации форм и организации культа, выделению понятия богов и почитанию их, установке изваяний, строительству храмов и организации клана жрецов. Однако ввиду слабых контактов тогдашней Польши с очагами скандинавского политеизма, а также с центрами христианства, политеизация религии при первых Пястах вовсе не кажется безусловным фактом и требует проверки в источниках. Формы политеизма, возможно, могли бы прийти из Полабья, но не ранее 940 года, к тому же крайне маловероятно, что они имели шанс развиться в течение четверти века. Этой возможности противоречит также и ранее установленный факт, что полабский политеизм не привился в Поморье, то есть он не распространял свое идеологическое влияние на земли восточных лехитов. Правда, нельзя сходу исключать возможность возникновения политеистических форм в Польше независимо от Полабья, то есть параллельно с ним. Что же по этому поводу говорят источники?
К сожалению, данные о польском идолопоклонстве в раннесредневековых источниках, в отличие от Чехии, слишком убогие, даже по общей, литературной форме. Не привел никаких сведений по этому вопросу Бруно из Квефурта в трех своих трудах, имеющих отношение к Польше, хотя этот автор и имел доступ к источникам информации. Прервал молчание о польском язычестве Титмар, упомянувший о поклонении местных жителей горе Собутка в Силезии[562] и об успешной борьбе епископа Рейнберна с демонами в Поморье, но в относительно подробном отрывке о крещении Польши и миссионерской деятельности Иордана он не отметил никаких мифологических элементов, хотя Магдебург должен был ориентироваться в польском языческом культе. Трудно предположить, чтобы Титмар, который подробно распространялся на тему языческого культа лютичей, не упомянул бы о храмах и польских божках, если бы на эту тему в Германии имелись бы хоть какие-то сведения, и о сокрушении их Мешко 1, которого он уважал и в чей адрес он не пожалел бы похвальных слов за разрушение языческих сакральных объектов такого типа, если бы они в действительности имели место. Поэтому этот пробел в хронике представляется симптоматичным. Первые хроники Галла и Кадлубека не проявляют никакого интереса к польскому язычеству. В то же время его реликты долго сохранялись в народе, но четко отмечены были впервые только в 14–15 веках[563], а именно в провинциальных и епархиальных уставах Польши. Рассматривая эти документы, также следовало бы задаться вопросом, к сожалению, слишком запоздалым, о возможных следах польского политеизма.
К самым ранним церковным уставам следует отнести влоцлавскую инструкцию, написанную во времена Казимира Великого, в которой, в частности, говорится и о тех, кто вызывает демонов или же почитает более чем одного Бога, или, наконец, вместо Бога почитает птиц (по-видимому, речь идет о петухах и курах, приносимых в жертву), деревья и других тварей. Самое большое беспокойство у церковных властей вызывают проявления магии: колдуньи, которые собирают травы, вешают амулеты, или наузы, на шею, гадают по руке, по растопленному воску и олову, предсказывают будущее по огню, воде, (полету) птиц
558
FRBoh. 3, 1882. S. 460 n. О языческих князьях писал Неплах: «Ибо они имели некоего идола, которого почитали за своего бога, звался же сей идол Зелу». О дальнейшей судьбе имени: J. Teige. Die Gottheit Zelu // ASPhil. 6, 1884. S. 645 n.
560
Cm.: zelja, maeror, planctus ect., F. Miklosich. Lexicon palaeoslovenico-graeco-latinum. — Vindobonae, 1862–1865. S. 193; Bruckner. Slownik etymologiczny jezyka polskiego. S. 661.
562
Thietmar 7, cap. 59. S. 555: «В деревне Силенсе, получившей некогда свое имя от некой весьма высокой и великой горы; она весьма почиталась всеми жителями за свои качества и численность своего населения, при том, что там процветало мерзкое язычество».
563
Каталог магии Рудольфа (из Руд в Верхней Силезии) второй половины 13 в. (Е. Karwot. Katalog magii Rudolfa. — Wroclaw, 1955) основывался в основном, если не исключительно, на немецких источниках. Так, в книге упоминается о различных жертвоприношениях в новых домах (cap. 10., 43. S. 27 n.): «Богам пенатам, которых народ называет стетевалдиу; бросают также что-то из еды за печь для обеспечения благосклонности». Речь идет о демоне, соответствующем убожу, однако немецкое определение стетевальдиу мешает такой идентификации, тем более что автор, по его собственному признанию, услышал это имя из уст народа (то есть немецкого!). Подобным образом представляется и упоминание о холде (10, 42. S. 27): «В ночь рождества Христова приносят жертвы царице небесной, которую народ называет госпожей холдой, чтобы она им помогла». Название это хорошо известно в Германии; Карвот (Karwot. Op. cit. S. 165) делает вывод, что в Германии холде не ставили стол; однако же в верхней Германии устраивали пир аналогичному женскому демону по имени Перхта на праздних Трех волхвов, чаще всего на крыше (что может быть связано с наименованием: regina celi), de Vries. Altgerm // Religionsgeschichte, 2/1956. S. 240. В одном случае польская ассоциация возможна, когда Рудольф говорит: «лесную женщину, которую мы называем фавной» (7, 21. S. 23), напрашивается сравнение с лесными богиньками (см. далее сноску 589). Наконец, последнее упоминание о демонах (10, 47. S. 28): «Приносят жертвы тем трем сестрам, которых язычники зовут Клото, Лахесис, Атропос, которые распределяют им блага» — имеет литературное происхождение, на что указывают и названия, и ссылка на язычников (gentiles), которых в Силезии не было. Немного пользы может дать в исследованиях польской полидоксии источник, каждый элемент которого требует проверки, мог ли он быть взят из польской среды, а в случае положительного вывода о такой возможности не дает уверенности, что он действительно происходит из этой среды. Иначе рассматривает этнический аспект Каталога Рудольфа Карвот (Karwot. Op. cit. S. 157–168), относя его данные к польскому населению, причем его точку зрения разделяет Барановский (В. Baranowski. Pozegnanie z diablem. S. 186, сноска 2).