Существует только теоретическая возможность индивидуального обращения народа, сохраняющего племенной строй, в христианство, даже в экономических условиях, дающих возможность содержать церковный аппарат, но при отсутствии государственного аппарата. Привязанное к традиции население не допускало отступлений от закона родных обычаев, не проявляло терпимости к личностям, его нарушающим; например, Жития св. Оттона Бамбергского позволяют констатировать факт коллективного перехода целых племен в новую религию[645], однако только под нажимом высшей государственной власти. Источники не дают достоверных сведений об успешных миссионерских попытках среди языческих племен, не находившихся под управлением государства, несмотря на усилия, предпринимаемые в этом направлении, начиная с 7 века миссиями с территории Франкского государства, из Баварии[646], а также из Византии. Ф. Дворник считал достоверным сообщение Константина Багрянородного об установлении императором Ираклием христианской иерархии в Хорватии[647], однако же этот факт, если он соответствует действительности, не повлек за собой последствий, так как отсутствуют доказательства обращения этого края в христианство до 9 века. Если в 9 веке Византия предприняла попытку христианизации струменьцев, другувитов и сагудатов, живших под Салониками[648], мы должны принимать во внимание дезинтеграцию этих племен, остававшихся в орбите византийской государственности. Эти периферийные примеры во всяком случае не опровергают общего правила, что на славянских землях, пользовавшихся политическим суверенитетом, племенные веча, выражавшие мнение народных масс, не принимали решений о смене религии, и только государственная организация давала импульс фактическим переменам. Не противоречит этому правилу также крещение 14 еще племенных чешских княжеств в 845 году в Ратизбоне, не имевшее никакого значения для обращения в христианство Чехии и вызванное не деятельностью баварской миссии, как считал К. Босл[649], о которой на территории Чехии в то время неизвестно, а примером крещения Моравии в 831 году. Ратизбонское крещение в 845 году представляет собой иллюстрацию факта, что старейшины племен предвосхищали на идеологическом поле организационно-государственный перелом, и одновременно доказывает, что необходимым условием смены религии было изменение политического строя, возникновение государства. Не племенные вожди, а государственные начальники стали инициаторами христианизации. Приглашение вождей соседних варварских народов, принять христианство относилось к политическим методам Византии. Г. Моравчик установил некоторые закономерности этой политики, направленной на обращение князей и степных народов обычно с использованием политических мотивов. Чужеземный вождь принимал крещение в Константинополе, имея крестным отцом императора, который давал ему высокий византийский сан, чаще всего патриция, после чего отправлял на родину в сопровождении приданных ему монахов-миссионеров[650]. Иногда сами варварские властители, как в случае хазарской миссии Константина Философа, просили цезаря отправить к ним миссию. Легко заметить, что эта политика приглашения правителей для крещения не принесла Византии большого успеха, не привела к прочным положительным результатам там, где исторические условия не способствовали христианизации из византийского центра. На смену религии не влияла воля самого правителя, располагавшего средствами принуждения, и его повеление народу креститься. Необходима была еще и поддержка со стороны социальной верхушки и по крайней мере отсутствие сильного сопротивления со стороны широких народных масс. Проблема крещения еще больше усложняется, если мы посмотрим на нее с точки зрения организационно-государственного процесса. Подавляющее большинство славян приняло решение принять новую религию в течение 9–10 веков, когда повсюду (кроме Полабья) сформировались сильные организационно-государственные центры, но нигде в момент принятия крещения процесс образования государственности не подошел к концу, и в то же время в каждой стране сохранялись очень сильные племенные реликты в землях, находившихся в подчинении у государственных центров и склонных к оппозиции новой религии, если о ее принятии решала центральная власть — это нашло отражение в источниках в случае с Чехией времен Борживоя. Вообще по той или иной причине христианизация главного центра вызывала трения между ним и провинциями, более или менее четкие следы которых мы находим также и в Болгарии (в ее специфических условиях оппозицию составили протоболгары!), на Руси и в Польше. Тем большее значение имело достижение единодушия в главном, давшем инициативу центре, а этого нельзя было достичь механическим приказом. Предусмотрительный правитель, ориентирующийся в ситуации, старался договориться со всеми в главном государственном центре, чтобы успешно противостоять трудностям и общим усилием навязать волю всей стране. Ясно, что в соответствии с образом мышления тогдашнего общества, смена религии требовала юридического акта, согласованного князем с социальной верхушкой и даже со всем народом по крайней мере главного центра. К этому выводу приводит общий анализ общественно-политических отношений того времени в период формирования государственности; этот вывод требует подтверждения путем исторической индукции, оперирующей конкретными фактами, что мы сейчас и сделаем.
645
Как удачно заметил Демм: Е. Demm. Reformmonchtum und Slavenmission im 12. Jh. wertsoziologisch-geistesgeschichtliche Untersuchungen zu den Viten Bischof Ottos von Bamberg // Histor. Studien H. 419. — Lubeck u. Hamburg, 1970. S. 68.
646
Lowmianski. Poczatki Polski 4. S. 429; Vlasto. Op. cit. S. 15; Zagiba. Das Geistesleben. S. 59, 113; Labuda. Dzialalnosc misyjna. S. 177 nn.
647
Dvornik. Byzantium, Rome, The Franks. S. 88 n. He исключено, что справедливо предположение Власто о том (Vlasto. Op. cit. S. 188), что эта миссия действовала в среде хорватов, осевших вблизи романских городов в Далмации (племенные связи в их среде могли ослабнуть). Ср.: Lowmianski. Poczatki Polski 4. S. 266 n.
649
Тезис Босла (Bosl. Op. cit. S. 4, 12, 25 nn.) о непрерывности баварской миссии в Чехии с 845 года невозможно подтвердить ввиду отсутствия каких-либо свидетельств о христианстве в Чехии в период между этой датой и крещением Борживоя и отчетливых сообщений о крещении князя в этой еще языческой стране. Западные источники (Crescente fide. Gumpold) первым чешским князем-христианином считают только Спитигнева, сына Борживоя, что можно понимать как указание на то, что только при Спитигневе, но не ранее, Чехия попала в сферу латинской миссии. Тезис о крещении 845 г. как успехе баварской миссии был принят в более ранней литературе, см.: А. Naegle. Kirchengeschichte Bohmens 1/1. — Wien und Leipzig, 1915. S. 48 nn., а в настоящее время он встречается у Загибы (Zagiba. Op. cit. S. 71, Zagiba. Die christliche Mission bei den Slaven // Grossmahren und die christliche Mission bei den Slaven. — Wien, 1966. S. 25 nn.), автор также предполагал, что именно баварская миссия привела к крещению чешских князей в 845 году, хотя признавал, что по данной проблеме нет источников. Если источников нет, то было бы справедливо связать инициативу крещения этих князей с моравским посредничеством, о чем западные источники могли не знать. Следует также принять во внимание, что в независимых славянских странах миссия добивалась успеха только при условии существования славянской государственности и под ее эгидой, это относится также и к крещению 845 г. Крумфанзлова (Z. Krumphanzlova. Die Regensburger Mission und der Sieg der lateinischen Kirche in Bohmen im Licht archeologischer Quellen // Millenium Dioeceseos Pragensis 973–1973. — Wien etc., 1974. S. 30) подтверждает тезис Загибы о ранней миссии в Чехии, констатируя, что около 800 г. в Чехии произошло принятие скелетного погребального обряда. Автор не объясняет, кто совершал христианские погребения в 800 г., если даже князья крестились только в 845 г. Очевидно, археологический метод здесь подводит.