Неделю спустя наши славные родители отправились в О*** к господину С***, старинному другу отца, и взяли с собой Эдмона, ибо госпожа Парангон, которой чиновник расхвалил брата, пригласила их, чтобы они могли переговорить с ее мужем. Эдмон был представлен, но не ей самой, ибо она была чем-то занята, а непосредственно господину Парангону; мальчик произвел на художника хорошее впечатление, и он согласился взять его к себе. Господин С*** обещал Эдмону рекомендацию, а родителей наших принял весьма радушно. Когда они собрались уезжать, госпожа Парангон и другие дамы вышли их проводить, а Эдмон застыдился, покраснел и не решался взглянуть на провожающих. Все стали расхваливать его скромность; одна барышня похлопала его по щеке, тут он заалел, как вишня, и этим всех очень насмешил. А госпожа Парангон сказала: — Вы смеетесь над его простодушием и застенчивостью, а со временем вам, быть может, придется плакать от дерзости бессовестного щеголя. — Она пообещала нашим родителям позаботиться об Эдмоне, а покамест матушка беседовала с младшей сестрой этой дамы, Фаншеттой, и дарила ей какую-то мелочь, дама справлялась у батюшки о нраве Эдмона. Славный старик рассказал о том, что Эдмон чувствителен, услужлив, хоть иной раз и слишком резок и вспыльчив. «Ему шестнадцать лет, — говорил батюшка, — однако страсти в нем дремлют, и дай бог, чтобы так продолжалось еще долго! Он, как говорится, существо субтильное, — поэтому-то я и думаю, что из него выйдет толк. Он любит читать и знает Библию наизусть; латынь он изучил отлично и даже немного греческий; господин кюре говорит, что для живописца таких знаний вполне достаточно». Госпожа Парангон осталась весьма довольна этими сведениями, а Эдмон их разговора не слышал, ибо в это время стоял на пороге, наблюдая прохожих, и наши славные родители вернулись домой в полном восторге от успеха своих хлопот.
Сразу же купили все необходимое для снаряжения Эдмона; наш почтенный батюшка и любящая матушка целых полтора месяца мудро наставляли сына, наконец господин Парангон затребовал его к себе, и он уехал. Это было пятого ноября 1748 года; с того дня и начинается наша переписка, ибо Эдмон написал мне сразу по приезде в О***.
ПИСЬМО I
Любезный братец!
Принимаюсь за письмо, чтобы сообщить тебе, что мы с Жорже добрались благополучно и что матушкин осел в полном порядке, хотя и причинил нам немало огорчений — он сбросил брата вместе с его поклажей в канаву, но брат ничуть не пострадал, и все осталось в целости, а приехали мы очень поздно, поэтому Жорже остался тут ночевать, а завтра поутру отправится домой. Ах, братец! Если бы ты только видел, какие здесь бульвары, и какой шум, и какая толчея и какие все-таки тут все веселые. Ты обалдел бы от удивления; тут все люди заносчивые и половина ничего не делает; тут играют, развлекаются, выпивают и все трактиры полным-полны. Мы все это уже видели, потому что добрый господин Парангон послал нас прогуляться по городу и один из его подмастерьев повел нас по всем местам. Ах, какие тут красивые церкви! Если бы ты только видел! Если бы только видел! В соборе есть святой Христофор с дубовым посохом по крайней мере футов пятидесяти в высоту, а доходит он ему только до подбородка; вот занятно! Потом еще есть высокие-превысокие часы, а на циферблате сделан шар, который отмечает, когда светит луна; если луны нет, шар весь черный, когда появляется молодой месяц, шар слегка золотистый, потом все больше и больше, а когда луна полная — он совсем золотой; потом луна убывает, убывает, и шар снова становится черным; есть тут еще дорожки, обсаженные деревьями, которые похожи на липу возле нашей церкви; потом еще есть река, на ней лодки, есть коши{2}, и еще плоты и мельницы; не могу тебе даже сказать сколько тут всякой всячины . . . . . . . .[1]
Скажу тебе, что, покамест я писал эти две странички, какая-то барышня, которую я поначалу принял за госпожу Парангон (а дамы этой здесь нету, но я этого не знал), барышня эта заглянула мне через плечо и принялась смеяться, сказав: «есть тут еще, потом еще есть ... И даже осел во всем этом участвует!» Она что-то шепнула господину Парангону, когда он пришел, чтобы прочесть мое письмо, и он тоже смеялся и сказал, что научит меня писать поскладнее, а я этому очень рад, хоть мне и стало стыдно. Ведь я знаю, что пишу плохо, потому что никогда не писал от себя, а когда писал переводы с латыни, так господин кюре мне их диктовал и ничего не давал мне писать самому. Но я кончаю писать, а то опять придет насмешница. Мне слышно, как господин Парангон ей говорит: «Письмо простодушное, но не такое уж глупое». Остаюсь, любезный братец, твой смиренный и покорнейший слуга и брат
1
Этих точек нет в письмах; я поставил их всюду, где требовалось по смыслу, тем более, что, пообтесавшись, Эдмон сам стал их употреблять