Младшая сестра отца Мари провела у нас несколько дней. Первое время при ней все сдерживались, но уже на третий день старшие дочери дали волю своей неприязни. Тетка стала свидетельницей ссоры, причем оказались неправыми ее племянницы, и она заступилась за невестку. Однако ей не удалось восстановить мир. Девушки проливали слезы, жаловались, что они заброшены с тех пор, как эта прекрасная дама похитила у них сердце отца. Подобные сцены повторились и в следующие дни. Видя, что мачеха и падчерицы не могут ужиться и только мучают друг друга, тетка решила поговорить с братом.
— Происходит то, что я предвидел, — ответил он. — Я слишком рано стал радоваться, что мои опасения не сбылись. Но я знаю, как помочь делу. Все зло от старших дочерей. У меня просили руки старшей; я колебался, хоть партия выгодная. Теперь я ее отдам. Вторая хочет поступить в учение в город, — пускай едет. Мой тесть Донден просит, чтобы ему отдали третью, и это будет сделано. Четвертая уже у него. Дома я оставлю только пятую, младшую; она кроткого нрава и еще совсем юная. Не знаю, перетянули ли они на свою сторону моих сыновей. Во всяком случае старший, несмотря на свою молодость, уже обрел свое призвание и учится в семинарии. Младший вскоре за ним последует. Впрочем, у него чудесный характер, и мне нечего его опасаться. Таким образом, все устраивается естественным путем. Поверьте, сестра, будь я в других обстоятельствах, я заговорил бы как отец и господин и призвал бы к порядку этот юный народец! Они злоупотребляют моей добротой. Скажите им, что если бы Пьер Ретиф был жив (да упокоит господь его душу!), и узнал, как они себя ведут, он пришел бы сюда и нагнал бы на них страху! Он не допускал, чтобы девушки до замужества проявляли свои чувства, имели собственное мнение, говорили «да, нет!»[155]. Передайте им все это и скажите, что я буду с ними говорить в духе моего отца; прошу вас, сестра, предупредите их... Потакать их раздражительности значило бы оказать им дурную услугу. Мои дети мне чересчур дороги, и я не потерплю их недостатков.
Слова отца были в точности переданы молодым девицам и повергли их в трепет. Однако Эдм Ретиф привел в исполнение свой план, и мир был восстановлен навсегда.
На другой день после разговора с сестрой отец велел собрать всю семью и, обращаясь по очереди к каждой из дочерей, сказал следующее:
— Только вчера мне стало известно, что в моем доме царят постыдные раздоры и непослушание так далеко зашло, что попирается авторитет старших. Если бы я вздумал назначить своей наместницей дочь нищего или служанку и передать ей свою власть, я потребовал бы беспрекословного исполнения ее приказаний и не потерпел бы возражений или неуважения. Но речь идет о моей супруге: сопротивляются моей половине, осмеливаются опорочивать мой выбор! И кто же? Девушки, чей удел лишь скромность и подчинение! Вы заслуживаете, чтобы я тут же проучил вас, бесстыдницы, забывшие свое место! Но меня еще удерживают просьбы той, кого вы имели низость оскорблять... Вы, Анна, позорите имя вашей бабки (да упокоит ее господь!), которое носите... У вас, Мари, привлекательное лицо, как бы свидетельствующее о нежном и любящем сердце, между тем, вы проявляете злобу! Берегитесь, как бы я не обошелся с вами сурово; вы злобны не от природы, но потому, что распускаетесь. Вам, Марианна, я простил бы ваше легкомыслие, если бы вы, по своей опрометчивости, не переступали границ. И все же, будучи самой вспыльчивой, вы не зашли так далеко, как ваши сестры. Печален удел отца, который вынужден хвалить одну из дочерей за то, что она не так провинилась, как ее сестры! А вы, Мадлона, носите имя тетки (да благословит и сохранит ее бог!), но ни в чем ей не подражаете. Хоть вы и живете у своего деда, я потребовал, чтобы вы выслушали мои справедливые упреки, ибо до меня дошло, что вы при посторонних позволяете себе слова, оскорбительные для спутницы жизни вашего отца; это низко, и я никогда не думал, что мои дети способны на такую подлость! Итак, — страшно сказать! — у меня не дети, а наставники, строгие судьи! Сколь превратно истолковывают они мое поведение; и если они не смеют открыто меня порицать, то что помышляют они обо мне? Надеюсь, мои сыновья не присоединились к этому отвратительному бунту... Но если бы это было так, и я об этом узнал, на них обрушилось бы негодование оскорбленного отца, я так бы их покарал, что вы, негодницы, пришли бы в ужас. Пусть я услышу хоть слово... Раз вы хотите вместо нежного отца, каким я всегда был для вас, иметь господина... вы его получите! Жалкие дуры! Будь на моем месте Пьер Ретиф (да помилует его бог!), что бы с вами стало? Спросите вашу тетку, — она здесь... Но при подобном отце вы не вели бы себя так дурно... Я всякий день благословляю его мудрость и восхищаюсь ею. Справедливая строгость необходима для вас, строптивиц, похожих на самых упрямых тварей: стоит их распустить, как они выходят из повиновения... На колени, все, сию же минуту, и просите прощения у моей супруги и у меня за свое вероломство! Не вынуждайте меня повторять...
155
Я часто слышал от моей тетки Мадлены, что когда она и ее сестра были девицами, они не отвечали иначе, как: «мне кажется, казалось бы, если можно»; за более решительные выражения отец тотчас же строго бы их наказал. Подобное воспитание представляется мне разумным, во всяком случае, если судить по тому, как обстояло дело в моей семье. Нет на свете более возмутительного существа, чем самоуверенная девица: это сущее чудовище.