Творчество Ретифа в его наиболее характерных проявлениях было недостаточно полно представлено на русском языке.
Наименее удачен был выбор для перевода незрелого сентиментального романа «Невинность в опасности», поскольку творческое развитие писателя шло как раз в направлении преодоления элементов сентиментализма и утверждения реалистического подхода в отражении жизни.
Хотя элементы сентиментализма еще сильны и в «Ножке Феншеттиной», но уже в этом романе дают о себе знать реалистические тенденции ретифовской прозы. С яркими примерами ретифовского просветительского реализма русский читатель знакомится по переводам «Жизни отца моего» и «Картинок из жизни XVIII века», особенно по первому из названных произведений, которое признано одним из шедевров писателя; с особенностями ретифовского очерка — по переводу «Ночей революции»; с созвучным нашей эпохе пафосом дальних странствий и необыкновенных открытий читатель встретился в переводе научно-фантастического и утопического романа «Южное открытие». Интерес к тем или иным сторонам творчества Ретифа — сентиментализму, бытовому реализму, реалистическому очерку, утопическому роману — отражает разные тенденции дореволюционной русской и советской культуры в соответствующие периоды ее истории.
Произведения Ретифа распространялись в России и в подлинниках. Экземпляры его произведений имелись, например, в частных библиотеках H. Н. Бирукова, П. К. Зик, графа М. П. Келлера и других. В 1914 г. в Петербурге на пятой выставке редких книг на русском и иностранных языках, организованной «Кружком любителей русских изящных изданий», был экспонирован представляющий собой библиографическую редкость экземпляр «Южного открытия», описание которого помещено в книге В. А. Верещагина[173].
В критической литературе ставился вопрос о возможном влиянии Ретифа на «Новейшее путешествие» В. Левшина, «Путешествие в землю Офирскую» князя М. М. Щербатова, «Белые ночи» Достоевского. Однако ни в одном из этих произведений мы не обнаружили конкретных следов такого воздействия. Единственным достоверным фактом литературного влияния Ретифа в России является написанная на сюжет его романа пьеса «Развращенный поселянин, или Пагуба от дружества с злодеем. Драма в 3-х действиях, взятая из французского романа „Развращенный поселянин“. Сочинение Ретиф ла Бретона. Переделанная Н. Б. М., 1834». Сам Ретиф написал на сюжет «Совращенного поселянина» пьесу «Эдмон, или Могилы»[174]. О русской переделке упоминает в своем этюде, на котором мы остановимся дальше, Алексей Веселовский: «Любопытно, что в тридцатых годах в Москве кто-то отважился переделать эту повесть в драму...»[175].
Сюжетная канва русской пьесы взята из двух последних частей романа: седьмой и восьмой. Это — части с налетом сентиментализма, содержащие описание небесной кары за грехи и преступления Эдмона. Сложная канва упрощена в пьесе и сведена к основной ситуации — возвращению кающегося грешника в лоно семьи. Соответственно изменена фабула: финал пьесы счастливый, удалены подробности падения Эдмона, кровосмешение. Из действующих лиц романа свои имена сохранили лишь два персонажа пьесы: Петр (Пьер) и Едмон (Эдмон). Образ г-жи Парангон сохранен, но в пьесе ее зовут г-жой Дилон. У Эдмона и г-жи Дилон не дочь Эдме-Колетт, а 13-летний сын Виктор. Образы жены Петра — Эмилии, их детей Юлии и Изидора и племянника Ипполита принадлежат творческой фантазии автора переделки.
Роман озаглавлен «Совращенный поселянин, или Опасности города», а пьеса — «Развращенный поселянин, или Пагуба от дружества с злодеем». Иначе говоря, в романе на первый план выступает социальная идея о пагубном влиянии городской цивилизации, а в пьесе — мотив «злого гения» Годэ. Однако тема Эдмона — Годэ не развернута: в пьесе нет ни «развращенного поселянина», ни «пагубы от дружества с злодеем» в действии. Оба момента даны в ретроспекции, в основном в исповеди г-жи Дилон, служащей экспозицией к действию пьесы. В диалоге г-жи Дилон с Эмилией содержится довольно близкая к ретифовской характеристика основных сторон взаимоотношения персонажей романа: Эдмона, г-жи Парангон, г-на Парангона и Годэ. Диалог свидетельствует о том, что автор переделки знаком со всем произведением, хотя сосредоточился на наиболее сентиментальных — седьмой и восьмой частях романа. Пьеса своим резонерством напоминает ранние произведения Ретифа, такие, как «Люсиль».
173
В. А. Верещагин. Русская и иностранная книга XV—XIX века. — Кружок любителей русских изящных изданий. СПб., 1914, стр. 78.