Но пусть все это не смущает Вас, кузен, если рука Эдмэ необходима для Вашего покоя или если нет другого средства, кроме женитьбы, чтобы оградить Вас от опасностей, о которых я, кажется, догадываюсь.
Юрсюль ничего не знает. Я переживаю свои горести одна. Советник порою заходит к нам; я разговариваю с ним редко, принимает его тетушка. Юрсюль не видится с ним никогда. Госпожа Канон, которой, как вы знаете, трудно угодить, весьма довольна им. Я желаю этого брака — для нее, для Вас, для самой себя. Любезная сестра Ваша целует Вас. Вижу, что ей очень хочется, чтобы я прочла ей это письмо, но это невозможно. Фаншетта... Признаться ли? Сердце этой девочки, кажется, вроде моего. Она просит позволения добавить здесь несколько слов... Я согласилась бы, если бы они относились к ее будущему супругу. Прощайте, любезный кузен. Либо любите нас сильнее, либо сделайте так, чтобы мы стали равнодушнее... Я говорю так за нас троих».
Добрейший братец мой, если бы ты только мог видеть меня! Да, сейчас я еще достоин кузины, Фаншетты и тебя... Что ж, теперь я решился, принял непоколебимое решение... У меня новый план, о котором я поведаю тебе. Надо следовать примеру этой мужественной женщины!.. О, как я уважаю ее за это... Сколько битв, сколько побед, слабостей и добродетели!.. Но прежде чем поделиться моим планом, познакомлю тебя с посланием кузена.
«Душа пошлая и низменная! Скажи, создан ли ты для счастья? Ты даже лишен способности чувствовать его. Едва получив свободу, едва закружившись в вихре развлечений, ты уже заводишь речь о женитьбе на простодушной пастушке, пресной красотке, добродетельной недотроге, которая будет без конца вздыхать, любить тебя, обожать; которую тебе придется искренно, нежно, неизменно, вечно любить, холить, беречь а не то окажешься изменником, предателем, клятвопреступником, подлецом, самым несправедливым, самым жестоким, самым неблагодарным из всех смертных. Что ж, друг мой, тебе остается только сделать шаг — и ты погиб безвозвратно... Послушай! Ты еще не в таком возрасте и не в таком положении, чтобы отрекаться от света; берегись, тебя ждет горькое раскаянье... Кроме того, что это за Эдмэ? В каком обществе можешь ты с нею появляться? По-видимому, в блестящих кругах Гран-Кэра[45] и родной деревни? Да, там, в твоем глухом захолустье вы сможете наслаждаться верностью под сенью орешника; вы сможете вместе объезжать свои нивы, а когда коса коснется ваших лугов, вместе ворошить сено; сколь сладостное занятие для сельских любовников!.. Однако эти дурацкие утехи вянут как скошенные цветы; придет пресыщение, а пресыщению нет конца, и тогда наш глупый супруг станет скучать, стенать, беситься... Ах, Эдмон, на твоем месте я сейчас умер бы со стыда! Красавец, статный, талантливый, брось вызов судьбе! Не говоря уже об искусстве (в коем ты делаешь быстрые успехи), тебе остается еще тысяча разных путей для продвижения, а неудачная женитьба может все испортить. Пусть твои мелкие, ограниченные, пошлые планы — обычный недостаток деревенских жителей — сменятся благородными мечтами!
С тех пор как я ближе познакомился с тобой, у меня зародились кое-какие виды на тебя; я много раз раскаивался в том, что приложил руку к твоей первой женитьбе, позволь же мне теперь сослужить тебе службу по моему разумению. Как я тебе уже сто раз твердил, все наши моралисты как философы, так и христиане утверждают, что человек — создание падшее; но этой неоспоримой истине они придают различный смысл. А знаешь ли ты, каким путем вернуть человеку все его первородное достоинство? Для этого надо забыть все предрассудки, опрокинуть все препоны, воздвигнутые мещанским воспитанием и гнетущие нас как ярмо. Друг мой, на свете возможны только два состояния: раба и властелина. Мудрец страшится первого и пренебрегает вторым; он не хочет цепей и никого не заковывает в них; всё стесняющее свободу ему ненавистно; он готов отказаться от страстей, даже от тех, которые придают прелесть существованию, если они ведут к его порабощению. Поверь, если и могут женщины доставить тебе счастье, так только подобные Мадлон... Я не мог не посмеяться над твоею глупостью! Поезжай же в Персию, бедняга Эдмон, и прикажи, чтобы при появлении твоей красотки кричали «курук» {37}. Ревнивый азиат — явление рядовое, но ревнивый француз — чудовище, ибо это нечто совершенно противоестественное; климат Франции, нравы — все идет вразрез с ревностью.
Записочка, которую прислала Мадлон, сделала бы свое дело, будь твои принципы потверже; она приводит весьма убедительное оправданна и меня оно вполне удовлетворило бы. Впрочем, знай, что все тут просто шутка: блондин вовсе не так преуспел, как ты полагаешь; он — родственник, он просил оказать ему кое-какую услугу и только прочел ей докладную записку, в которой подробно изложил обстоятельства дела; чтобы оказать просимую услугу, надо было как следует познакомиться с его доводами. Твоя ревность только позабавила Мадлон; она вздумала потешиться и ты отменно сыграл роль шута. Все это неутешительно!