Мне хотелось описать тебе довольно нелепый и весьма досадный случай, приключившийся с нами намедни в Тюильри, но думаю, что госпожа Парангон гораздо лучше и подробнее расскажет тебе о нем. Как тебе известно, раньше я очень радовалась предстоящей поездке в Тюильри, теперь же она мне глубоко противна. Что это за люди — парижане! Можно подумать, что они никогда не видели более или менее хорошеньких женщин. Кроме того, выражения их восторга так похожи на оскорбления, что быть предметом их восхищения глубоко унизительно[46]. Они, например, окружили нас и один нахал уставился на госпожу Канон, став прямо перед нею, а потом, указывая на госпожу Парангон, Фаншетту и меня, закричал: — Видно, это те самые Грации, к которым Венера приставила Мегеру в качестве гувернантки! — Кому дано право публично оскорблять почтенную женщину только на том основании, что она уже немолода? Другой (но этот меня не возмутил) заметил, что наш друг — очаровательнейшее создание, какое только можно себе представить. Многие громогласно высказывали свое мнение; мне, право, кажется, что они принимали нас за какие-то диковинки, которыми можно вдоволь любоваться, заплатив за такое удовольствие. По тяжелому чувству, которое я вынесла из этого приключения, я догадываюсь, сколь унизительно должно быть ремесло актерок, хотя его здесь все и расхваливают. В Тюильри мы больше не поедем. Здесь есть и другие, менее людные парки, где можно не опасаться подобных оскорблений. Например, Королевский ботанический сад, там мы гуляли вчера и я получила большое удовольствие. С первых шагов меня обдало приятным ароматом цветущих лип; я в восторге от тамошних разнообразных лужаек; мне показалось, будто я перенеслась в родные места, я узнавала знакомые посевы. А одна рощица, раскинувшаяся на холме, куда нас отвели, показалась мне милее всего Тюильрийского парка. Туда-то мы и будем теперь ездить. Мы с Фаншеттой там вволю побегали, порезвились и никто не обратил на нас внимания. Прелестный мой друг сама присоединилась к нашим забавам и госпожа Канон не бранилась, как во время той злополучной поездки в Тюильри. Я уже мечтаю о том, как в следующий раз мы вдвоем с Фаншеттой разыщем места, где были вместе с очаровательнейшей из женщин, и поплачем там, сокрушаясь об ее отсутствии; мечта печальная, но она мне по душе.
Прощай, любезный Эдмон. Родителям нашим я не пишу; я жду того времени, когда сделаю некоторые успехи в живописи, которой меня учит мой друг, а после ее отъезда я буду продолжать занятия под руководством М***, которому она меня поручила; этот превосходный учитель будет приезжать три раза в неделю ради мадемуазель Фаншетты и меня; надеюсь, что со временем он не откажет и тебе в своих наставлениях.
Только стала я запечатывать письмо, как в комнату вошла моя юная подружка. — Что вы пишете, друг мой? — Письмо к брату! — Можно прочитать? — Пожалуйста. — Она прочла, а потом попросила позволения добавить на полях несколько строк.
«С тех пор, как нас сюда привезли, сударь, мне до смерти хочется узнать, зачем мы здесь и почему нас не оставили в О***, где нам было куда лучше. Я спрашивала у сестры, она не говорит, у госпожи Канон и спрашивать не стоит, а моя милая Юрсюль сама не знает. Вы друг моей сестры и мой тоже, — ведь так Вы сказали однажды, — так проведайте же в чем тут секрет и напишите нам. Последние дни сестра много плакала, сообщаю Вам об этом, может быть это касается Вас, потому что однажды, когда она забыла, что я возле нее, она вслух назвала Ваше имя. Утешьте ее, очень прошу Вас, и сообщите милой Юрсюли удалось ли Вам что-нибудь разузнать. Я написала бы Вам длинное-предлинное письмо, да боюсь, что меня застигнут. У меня к Вам тысяча вопросов. Например, почему сестра первое время охотно заговаривала со мною о Вас, часто восхищалась, какой Вы хороший, а теперь она молчит и ходит грустная; да и о многом другом я хотела бы у Вас спросить. Однако заканчиваю, потому что трепещу, как бы госпожа Канон не увидела мои каракули. Желаю Вам всего самого лучшего. Ваш верный друг
«Разве не счастье получить такую записку?[47] Если наша повелительница одобрит, — на что я надеюсь, — так ты получишь прелестное письмецо. Спокойной ночи, любезный друг».
Истина глаголет устами невинности, которая сама не понимает значения своих слов, любезный старшой. Какое счастье вновь увидеть кузину и вернуть ей жизнерадостность! Как она добра ко мне! Сколь много нового открывается в краткой записке Фаншетты! О, друг мой! Чем заслужил я счастье, которое предназначают мне небеса? Теперь я твердо, непоколебимо решил: впредь я в своем поведении не допущу ничего такого, что могло бы огорчить моего достойнейшего друга! Пора как-то заслужить ее милости, а до нынешнего дня я был просто-таки недостоин их...
46
Это суждение провинциалки, только что попавшей в столицу; такие женщины всегда принимают проявления непомерного восторга за оскорбление