Я снова увиделся с обворожительной и ветреной Барон и весьма доволен ею, она — философ и все воспринимает с лучшей стороны. — Так как же? По-прежнему носитесь с устаревшими предрассудками? По-прежнему считаете, что вам должны быть верны... а сами себя, разумеется, считаете вполне свободным? — Да, по-прежнему. — Тем хуже для вас. В убытке вы один. — Как-нибудь утешусь. — Придется; но ведь это не всякому удается. — Вы сердитесь? — Не слишком, даже хочу с вами помириться. — И я тоже, от всего сердца. — Вы просто чудак, а в сущности-то вы — славный. — Вы называете, мадемуазель, чудачеством... — Боже, — воскликнула она, закрывая мне рот рукою, — вы, кажется, собираетесь сказать дерзость... Приходите вечером. — Я не преминул явиться, мы смеялись, танцевали, а потом (не знаю, как плутовка это устроила) у нас с нею произошел «разговор», во время которого она мне доказала, что права ничуть не менее, чем я. — Теперь вы свободны, — сказала она мне. — Я милостиво обошлась с неблагодарным и тем самым подтвердила наш разрыв.
Сейчас, утром, пишу тебе и недоумеваю: наш разговор был сон или действительность? Право же, наши взгляды слишком расходятся, чтобы я искал новой встречи; я говорю Чаровнице: прощай! В силу своей добродетели? Нет, по слабости; сердце мое неудержимо льнет к другой. Я раскаиваюсь в мимолетном желании, в легком вздохе, если он исторгнут у меня не ею... Приходится прервать письмо; двое моих братьев пришли повидаться со своими возлюбленными; сейчас я их туда отправлю...
По правде говоря, взгляды, изложенные в твоем последнем письме, до того странны, что я не решился переслать письмо старшему брату: боюсь, что оно приведет его в ужас[48]. Как? Ты считаешь, что все религии одинаково хороши, одинаково безразличны и полезны лишь как узда для норовистой лошади? Друг мой, тут уже проглядывает безбожник. Мне было бы очень прискорбно, если бы так оно и было, а стань я сам безбожником — то пришел бы от этого в отчаяние. Понимаю, что в письме от 5 февраля[49] ты меня подготовлял к таким мыслям... Меня снова прерывают. Приходится, друг мой, на время расстаться с тобою...
Странная, неожиданная новость! Прислушиваясь к мнению всех, кто любит меня, я преодолел свою страсть к Эдмэ (я как раз собирался поговорить с тобою об этом, когда меня прервали); я подумал: пусть мой брат Бертран будет счастлив вместо меня, это послужит мне утешением в утрате. Не тут-то было. Неизвестно откуда явившийся, очень богатый человек только что попросил у отца ее руки. Старик, не зная ни о моей прежней страсти, ни о склонности дочери, ни о моих новых планах, обещал ему дочь. Девушка в отчаянии; отец решительно настаивает, чтобы свадьба ее состоялась в один день со свадьбой старшей дочери, невесты другого моего брата, — обо всем этом мне со слезами на глазах поведал бедняга Бертран. Он добавил, что жених явился к старику Сервинье как раз в то время, когда и они находились у него, и ему показалось, будто он где-то уже видел этого человека; он предполагает, что это кто-то из моих знакомых, ему лет тридцать пять. Я бросился к Эдме; мне подумалось, что если она окажется в чьих-то других руках, а не в руках моего любезного Бертрана, то для меня это будет двойная утрата; Бертран — хороший парень, и я любил бы его, даже не будь он мне братом. Я допустил большую оплошность, не предупредив вовремя отца... Между тем, не мог же я без соответствующей подготовки просить для брата руки девушки, которую считают моей избранницей... Ничего не поделаешь — нужда свой закон пишет — переговорю со стариком. В конце письма сообщу тебе, чем кончилось это недоразумение, весьма меня огорчившее.
10 часов вечера
Сомнений нет: красивый, очень богатый господин просил у папаши Сервинье руки Эдме. Старик, вняв мольбам старшей дочери и самой Эдме, не дал окончательного ответа. Я только что говорил с ним насчет Бертрана; возможный наш союз с двумя его дочерьми, как будто ему по душе. Он обещал подумать, сказал, что руководит им не корысть и что он предпочел бы для младшей такого мужа, который самому ему нравился бы и который сблизил бы сестер, а не богатого, который отдалит их друг от друга навсегда; добавил, что посоветуется с дочерью. Он позвал ее. Я хотел было удалиться. — Нет, вы не будете лишним при нашей беседе, — сказал старик. И, обращаясь к дочери: — Я думаю, что не надобно придавать значения богатству; впоследствии может оказаться, что красавец, который просит твоей руки, презирает нас, меж тем как, войдя в ту же семью, что и сестра, ты будешь там желанной, и вы будете поддерживать друг друга. Что скажешь на это, Эдмэ? Не лучше ли сестрам выйти за двух братьев? — Милая девушка, залившись румянцем, ответила: — Батюшка, я ничего другого и не желаю. — Пусть так и будет, дочка; господин Бертран красивый парень, ласковый. Ну, господин Эдмон, по рукам; даю вам слово.
48
Этого зловредного письма я не нашел в своем собрании, но знаю, что весь яд его содержится в письме XCVII.