Внезапно Василий Иванович вспомнил, как вчера ходил по кабинету ресторана на четвереньках, изображая знаменитую полицейскую собаку Треф. Лебедев застонал.
Пролетка остановилась у парадного подъезда первоклассной гостиницы «Франция», что на Большой Морской. Лебедев рассчитался с извозчиком и вошел в роскошный холл отеля.
– Номерок желаете? – обратился к нему портье.
– Нет, благодарю. У вас стоит мой приятель, барон Энгельгард. Не подскажете ли номер его апартаментов?
– Двести третий. – Портье обернулся на ящик с ключами от номеров. – Но господина барона сейчас нет в номере – он ушел примерно час назад.
Лебедев прождал Энгельгарда до вечера и только в восемь ушел домой, наказав портье попросить господина барона ему телефонировать, как только тот вернется.
Вильгельм так и не позвонил. Василий Иванович весь вечер и все следующее утро сам звонил в отель каждый час, но ему неизменно отвечали, что господин барон не возвращался.
В час дня Василий Иванович поехал на Офицерскую, 28, в сыскное отделение.
К поискам Энгельгарда приступили незамедлительно. Вскоре они увенчались успехом – Лебедев опознал своего друга в неизвестном мужчине, доставленном каретой «Скорой помощи» в тяжелом состоянии в Александровскую больницу с Владимирского проспекта. По словам очевидцев, барона, переходившего улицу, сбил мчавшийся на бешеной скорости большой черный автомобиль.
– Вся дактилоскопическая система построена на том, что узоры папиллярных линий не могут повторяться, так как каждый человек имеет свой, ему одному свойственный узор, остающийся неизменным с детства до старости. За все время своего существования дактилоскопическая система ни разу не дала ни одного сбоя. В нашей Империи, по крайней мере, по трем делам, рассмотренным окружными судами, отпечаток преступника служил главной, а один раз и вовсе единственной уликой. И по всем трем делам присяжные вынесли обвинительные вердикты. И жалобы на эти приговоры Сенат оставил без последствий. Вы представляете, что теперь будет? Приговоры рассыплются, как карточные домики!
Разговор происходил в кабинете начальника столичной сыскной полиции Владимира Гавриловича Филиппова. В кабинете, кроме его хозяина и Лебедева, присутствовал еще один человек – подчиненный Филиппова, чиновник для поручений Кунцевич.
Филиппов сидел за своим огромным, заваленным бумагами письменным столом, Кунцевич расположился в кресле у стены, а Лебедев сидеть на месте не мог. Он шагал из угла в угол небольшого кабинета, и это мельтешение начинало раздражать Кунцевича.
– Я, господин надворный советник, в расследовании двух из трех упомянутых вами дел принимал непосредственное участие и твердо убежден, что оба преступника соболей ловить поехали не напрасно. Позвольте вопрос, вы сами в дактилоскопию верите? – спросил Кунцевич.
Лебедев аж подпрыгнул:
– Господи, да конечно же! Если бы не верил, я не прикладывал бы столько усилий для ее развития у нас в стране. Это точная наука сродни математики. У нее прекрасное будущее. Вместо громоздких приборов, используемых для бертильонажа, вместо двух десятков разных измерений достаточно иметь немного золы и кисточку. А по точности результатов дактилоскопия и бертильонаж и рядом не стояли.
– Значит, у двух разных людей одинаковых отпечатков быть не может?
– Нет, и еще раз нет. Решительно нет.
– Отлично. А приятель ваш, что про манускрипт рассказывал?
– Я… Я плохо помню. Видите ли, мы были в ресторане, выпивали… Когда мы с Вилей встретились, у него в руках был этот тубус. Но что в нем, он не говорил, да я и не спрашивал. Потом… Потом я… я… кхм. Вы должны меня понять, господа… Я человек малопьющий, а тут… Господи! Мы у «Палкина» сидели с хористками. Я стал демонстрировать им приемы получения отпечатков пальцев. Виля это увидел и достал манускрипт, чтобы показать, что на нем тоже есть отпечаток. Он еще смеялся, мол, твоей новой науке уже несколько тысяч лет! Потом я забрал у него тубус и положил в свой портфель, чтобы не потерялся. Вот и все, что я помню.
– Да-с, не густо. Авто, которое сбило вашего друга, была найдено в Новой деревне. За полчаса до наезда его угнали у владельца. Угонщиков и след простыл. Господин Энгельгард находится между жизнью и смертью и ничего про манускрипт нам рассказать не может. У нас единственная зацепка – найденная в вещах барона телеграмма из Ниццы.
– Вы должны выехать туда незамедлительно! – почти прокричал Лебедев.
– Я с удовольствием съезжу на Лазурный берег, более того, я уверен, что мне удастся восстановить доброе имя новой науки. Но у меня есть условия…
Лебедев перебил:
– Какие еще условия? Есть приказ директора департамента о вашем откомандировании…
– Приказ есть, и я его обязан выполнить. Я возьмусь за дело со всем старанием и даже добуду результат. Но условия у меня есть. Первое. Мне потребуются средства…
– Безусловно, казна возместит все ваши расходы.
– Благодарю покорно! Я за прошлую командировку уже год свои кровные не могу с казны вытребовать. Да я сейчас и не при деньгах. Можно, конечно, подождать до первого, до получки жалованья, но двести рублей мне на поездку во Францию не хватит. К тому же мне за квартиру надобно заплатить, прислуге.
– Кхм. Я поговорю с его высокопревосходительством. Трехсот рублей будет довольно?
– Пятисот будет довольно. Потому что есть еще одно условие. Со мной в командировку должен отправиться полицейский надзиратель Кербер.
Молчавший все это время Филиппов подал голос:
– А Иван Иванович на кой ляд вам понадобился?
– А он винтит[2] прекрасно. Дорога дальняя, мы и время скоротаем, да и деньжат, глядишь, добудем на непредвиденные расходы. Все казне экономия.
– Мечислав Николаевич!
– Шучу, шучу. Заведующий антропометрическим бюро мне нужен исключительно как специалист.
Когда Лебедев ушел, Филиппов набросился на Кунцевича:
– Мечислав! Ты что себе позволяешь! Ты как с начальством разговариваешь!
– Какое он мне начальство, Владимир Гаврилович? Ты мое начальство, да еще его высокопревосходительство господин градоначальник. Впрочем, что-то я действительно разошелся. Василий Иванович человек неплохой. И службу нашу любит. Такому грех не помочь. Отпустишь со мной Иван Иваныча?
– Куда же мне теперь деваться.
– Я прихватил из вещей Энгельгарда его записную книжку, пусть наш фотограф постарается и соорудит почерком барона рекомендательное письмо на имя герцога. Я, конечно, и сам это сделать могу, но у Рогалева лучше получится. В письме «Вильгельм Эдуардович» должен представить меня его светлости под именем Казимира Николаевича Милевича. Загранпаспорт на это имя у меня остался с прошлой командировки, и срок ему не вышел. И еще, Владимир Гаврилович, надо сделать так, чтобы газетчики не узнали фамилию попавшего под автомобиль.
Вечером следующего дня Кунцевич и Кербер уже сидели в вагоне второго класса поезда Санкт-Петербург – Варшава. Они ехали в Царство Польское, в город Лодзь. Нынешней весной лодзинский мещанин Ежи Песецкий Высочайшим манифестом был возвращен из ссылки и восстановлен во всех правах, кроме возможности проживать в столицах. Он явился к месту приписки и сразу же вытребовал в губернском правлении заграничный паспорт. Именно в Лодзи находился кончик ниточки, за который можно было ухватиться. Да и местные сыщики могли рассказать о пане Песецком много интересного.
Удобно устроившись на мягком диване спального вагона Международного общества, Кунцевич достал из кармана пиджака написанную на французском телеграмму и еще раз ее внимательно перечитал:
«Санкт-Петербург зпт Большая Морская зпт отель «Франция» зпт господину барону Энгельгарду тчк Месье вскл Я принимаю ваши условия и готов уплатить за манускрипт требуемую сумму тчк Доставьте папирус «Гранд-отель» Ниццы тчк Телеграфируйте дату вашего прибытия тчк Герцог Виттенштольский тчк».
Перед посадкой на поезд с телеграфной станции Варшавского вокзала Кунцевич отправил ответную телеграмму: «Франция зпт Ницца зпт «Гранд-отель» зпт герцогу Виттенштольскому тчк Ваша светлость вскл сожалению дела не дают возможности приехать лично зпт посылаю своего поверенного Милевича зпт человек абсолютно надежный тчк Энгельгард».