Правда, постреволюционное состояние общества нельзя назвать нормальным; оно сравнимо с тяжелейшим похмельем после кровавого (в прямом и переносном смысле) пира или постепенным выходом человека из тяжелейшей болезни. Судя по отечественному опыту, на выздоровление после революции могут уйти десятки лет.
И здесь мы переходим к сильному определению: «Революция заканчивается лишь тогда, когда ключевые политические и экономические институты отвердели в формах, которые в целом остаются неизменными в течение значительного периода, допустим, 20 лет»[44]. Эта формулировка не только развивает, но и пересматривает слабое определение.
Получается, что французская революция завершилась лишь с провозглашением в 1871 г. Третьей республики; Великая русская революция – в 1930-е гг., когда Иосиф Сталин консолидировал политическую власть, а под большевистскую диктатуру было подведено экономическое и социальное основание в виде модернизации страны. Более того, окончательное признание коммунистического режима русским обществом, его, так сказать, полная и исчерпывающая легитимация вообще относится к послевоенному времени. Лишь победа в Великой Отечественной войне примирила большевистскую власть и народ.
Два революционных переворота современной Украины – «оранжевая» революция рубежа 2004–2005 гг. и «революция достоинства» рубежа 2013–2014 гг. – выглядят не отдельными событиями, а, скорее, двумя этапами единой революции, которая не завершилась и в слабой формулировке. Даже льстецы не могут утверждать, что украинский президент Петр Порошенко консолидировал политическую власть, а постреволюционный режим свободен от угроз и вызовов, ставящих под сомнение его существование.
Изрядный хронологический разрыв между «минималистским» и «максималистским» определениями завершающей стадии революции логически хорошо объясним. Самая великая системная революция не способна одновременно обновить все сферы общественного бытия, как об этом мечтают революционеры. Даже незначительная на первых порах революция способна вызвать долговременную и масштабную динамику.
Сильное и слабое определения вполне применимы к русской революции, современниками которой мы все являемся. В минималистском варианте она завершилась, вероятно, передачей власти от Бориса Ельцина Владимиру Путину и консолидацией последним политической власти, то есть в течение первого президентского срока Путина. Но вот что касается «отвердения» ключевых политических и экономических институтов и, главное, принятия их обществом – вопрос остается открытым.
По-хорошему, этому обществу требуется длительная социальная реабилитация, чтобы вернуться в более-менее сносное человеческое состояние после хаотического десятилетия 1990-х гг. Более длительная, чем передышка НЭПа, отпущенная большевиками русскому крестьянству. В общем, нужны те пресловутые двадцать или тридцать лет спокойствия, о которых в свое время мечтал Петр Столыпин и которые обеспечила пресловутая брежневская «эпоха застоя». Правда, в ту же эпоху созрели условия для очередной русской революции, и Россия Столыпина вообще не получила искомой передышки. Получит ли ее современная Россия? Завершилась ли последняя русская революция?
Если исходить из слабого определения, безусловно, завершилась: нет сил, способных бросить вызов режиму, консолидировавшемуся при Путине и продолжившему свое существование при Медведеве. Но вот возможность применения сильного определения – отвердение ключевых политических и экономических институтов в течение длительного времени, общественная легитимация статус-кво – вызывает серьезные сомнения.
Однако, прежде чем попытаться ответить на вопрос о завершении революции, имеет смысл хотя бы вкратце охарактеризовать потенциальные поворотные пункты революционного процесса в современной России.
Общим местом является утверждение о связанной с революцией угрозе гражданской войны. Причем, как подсказывают здравый смысл и логика, чем глубже и масштабнее революция, тем выше риск войны. Привилегированные группы и классы, по идее, должны изо всех сил сопротивляться революции, которая лишает их доминирующих позиций, привилегий и материальных активов. Модельными в этом отношении могут служить Великая французская и Великая русская (1917 г.) революции.