Но здесь же ангельская чистота поэзии покрывает грязь исторической прозы в романе. Добровольное подавление могучей страсти могучих, полных жизненных соков натур, мало того, самопроизвольный развод влюбленных мужа и жены, в нем — борьба природного добра с грубостью века, в ней — идеал нравственной силы женщины, побеждающей собственный ад и смиряющей льва, — это ли не шекспировская музыка? Кто не задумается, с содроганием сердца, со слезой на глазах, над той общечеловеческой задачей, которая искусно скрыта здесь под оболочкой причуды, такой естественной в полные чудес средние века? И кто не поверит, что хоть далеко от зверей того времени до нашего утонченного поколения, но их, пожалуй, легче покоряло Святое Древо, чем всё то, что мы не знаем, как назвать — сознанием долга, голосом совести или велением рассудка?.. Да, Чудный Пояс — чудная мысль, за переживание которой хочется от души поблагодарить далекого от нас автора.
Спасибо ему и за то, что он знакомит нас с перлами поэзии трубадуров. Но тут наша признательность должна быть разделена между иностранным автором и отечественными знатоками средневековой поэзии.
С.-Петербург, 15 июня 1902 года.
А. Трачевский
КНИГА I
ДА!
EXORDLIUM
ЧТО ГОВОРИТ АББАТ МИЛÓ ПО ВСЕМУ СВЕТУ ПО ПРИРОДЕ ЛЕОПАРДА
Мне[3] нравится описание леопардов, сделанное этим почтенным человеком[4], и, по мне, оно может пригодиться нам гораздо больше, чем вы думаете. Милó был картезианец[5], настоятель монастыря Сосновской Божьей Матери близ Пуатье[6]. Он отличался тем, что по гроб жизни был другом такого человека, который дружил лишь с весьма немногими. Про него можно сказать наверно, что вообще он знал о леопардах столько же, сколько и всякий другой в его время и в его стране, но личные его познания были более основательны.
"У вас в книгах, — говорит он, — пишется, что Леопард — отпрыск Львицы и Парда; и, если допустить, что реалисты[7] хоть сколько-нибудь правы, то уже самое его название устанавливает этот факт. Но мне кажется, что его скорее следовало бы назвать Леолуп, то есть рожденный волчицей от льва, ибо в нем живут два естества, две породы. Такова природа леопарда: это — пятнистый зверь, в котором живут две души, — одна мрачная, другая светлая. Он сам черен и золотист, увертлив и силен — словом, кошка и собака. Голод гонит собаку на охоту: и с леопардом то же. Страсть подстрекает кошку: и с леопардом то же. Кошка самостоятельна, и леопард тоже. Собака ещё повинуется малейшему кивку человека: леопард точно также может повиноваться человеку. У леопарда такая же мягкая шерсть, как у кошки. Ему тоже нравится, чтобы его гладили, но, при случае, он, как и кошка, способен оцарапать своего друга. Теперь ещё вот что. Его неустрашимость, опять-таки, чисто собачья: он не знает страха идет прямо к цели, и его от неё не отвлечь, но он злопамятен. Благодаря своим кошачьим свойствам, он осторожен и предусмотрителен, падок на лукавство и измену, не слушается советов и держится своего мнения. Словом, леопард — животное своенравное".
Это любопытно и, пожалуй, верно. Но смотрите, что он говорит дальше:
"Я знал человека: то был мой дорогой господин, великий король. Он к гербу Англии прибавил леопардов. Это было ему более к лицу, чем его отцу: он сам больше походил на это изображение. О нем-то я и собираюсь начать свое повествование — о том великом муже, в котором боролись два разных естества, как в двух совершенно разных людях, и о котором спорили две различные судьбы. Ему пели хвалебные гимны и его же презирали, его ненавидели и любили; он сам являлся то расточителем, то скрягой, то королем, то нищим, то рабом, то свободным, то богом, то простым смертным. О нем-то — о короле Ричарде Да-и-Нет[8], которого так прозвали (а потом перестали прозывать) — и пойдет моя речь".
Так-то издалека, с большим мудрствованием и с немалым разглагольствованием, Милó начинает плести канву своего рассказа. Как видите, он подвержен слабостям своего возраста и потому считает долгом «начинать с начала». Не таков наш обычай. Позади нас немало времени, мы сознаем, что свет богат жизнью, и можем поручиться, что уже много переварено нами. Милó, конечно, имеет свои заслуги, как всякий правдивый летописец. Он хорош сам по себе, да и недурная приправа к тому, чем вас, читатель, будут потчевать. Впрочем, так как мы имеем дело с королем Ричардом, то можете запускать руку в сумку аббата лишь за десертом, а обед предоставьте уж приготовить мне.
3
Exordlum — вступление. Аббат Мило, как приличествует католическому монаху 12-го века, должен был писать по-латыни. Юлет и назвал вступление к своему роману
4
5
Описываемое время было разгаром средневековья во всех отношениях. Тогда обновилось и высшее проявление церковного мистицизма — монашество. Старинная бенедиктинская и клюнийская братия падала, несмотря на то что она старалась сливаться в конгрегации или ордены, подчиняясь одному из своих монастырей как главе. Но на смену ей появились, особенно во Франции, чернецы-отшельники. Из них самыми строгими были
6
7
В средние века реалистами назывались именно философские идеалисты: они признавали понятия существующими «реально», вне нашего разума. Отцом этого реализма считается архиепископ кентерберийский Ансельм, умерший в 1109 году.