Альдгельм, играющий на своей арфе на мосту в Малмсберри в базарный день подобно Орфею и ведущий крестьян к мессе, прежде чем они начнут торговать; Беда, почти слепой, проповедовавший в пустой церкви, где, когда он закончил, невидимый хор ангелов отозвался: «Amen»; Кэдмон Уитбийский, подобный утренней звезде, поющий среди жующих жвачку коров в хлеву; монахиня Леоба, которой случалось засыпать, когда послушницы читали Евангелие, но, даже спящая, она исправляла всякую оговорку или ошибку; посольство, прибывающее в Рим с приношением на могилу святого Григория в благодарность за то, что он открыл им Христа, — все это бессмертные картины волшебной Англии, и все они, увы, поблекли еще до норманнского завоевания — из-за праздности, лени, распущенности, неправильного образа жизни. Этот прекрасный период был самым поэтичным в истории Англии, и, может быть, ни один из современных писателей не выразил этого ощущения лучше, чем Честертон в его «Балладе о Белой лошади»:
Так странно стоять на римской улице и знать, что под тобой, десятью, двадцатью, тридцатью футами ниже, есть поверхность, по которой ступали сандалии саксов, и где-нибудь в темноте склепа может лежать какая-нибудь серебряная фибула, сломанная чаша, к которой прикасались губы сакса, или пенни, привезенный в Рим из Уэссекса, Мерсии или Нортумбрии много веков назад.
Почему-то не удивляет, что вожди бриттов, такие как Карактак, любовались великолепием Рима в век Империи. Но странно думать, что глаза христиан-саксов видели Рим в те времена, когда на улицах стояли бронзовые статуи, а дворцы цезарей были еще обитаемы. Это был тот Рим, который увидел Бенедикт Бископ, когда покинул Нортумбрию молодым человеком в 653 году и через Галлию Меровингов во времена rois fainéants[114] добрался до гробницы святого Петра. Он был первым зарегистрированным приезжим из Англии, но, возможно, были и другие, которые просто не оставили следов. Скоро к нему в Риме присоединился другой паломник, которому тоже было суждено вписать свое имя в историю севера Англии золотыми буквами. Это был святой Уилфрид, надменный тан, сделавшийся монахом. Глазам этих двух молодых людей из Англии предстало удивительное зрелище. Они увидели Пантеон, в то время крытый золоченой черепицей, которую еще не успел украсть Констант II.[115] Они увидели собор Святого Петра, сверкающий бронзовой черепицей с храма Венеры, которую Гераклий подарил папе Гонорию I всего лишь за двадцать четыре года до этого. Они увидели более трехсот бронзовых статуй, все еще стоявших на заросших травой улицах и форумах. Через десять лет статуи будут сброшены с постаментов Константом II и увезены в Сиракузы. И когда эти саксы поднялись на Палатин, а, должно быть, они сделали это, то увидели императорские дворцы, которые все еще стояли, хотя в них уже никто не жил. Время от времени византийский экзарх приезжал в Рим из Равенны и останавливался в императорском дворце. Гераклий тоже останавливался там, когда приезжал в Рим в 629 году. И Констант II, последний византийский император, который посетил Рим, жил там в 663 году. И как интересно думать о том, что Бенедикт и Уилфрид могли встречать людей, которые разговаривали с Григорием Великим, умершим всего лишь за сорок девять лет до их приезда в Рим! Эти двое приехали в Рим, когда он еще только пытался оправиться от Готских войн, и продолжали посещать этот город до самой своей старости: Бенедикт — чтобы пополнять свою коллекцию книг, облачений и икон для монастырей в Вермуте и Ярроу, а Уилфрид — чтобы изложить свои сомнения и тревоги папе. По мере того как они открывали для себя этот печальный, разрушенный город, казавшийся им, впрочем, мощным и славным, этот город, где собор Святого Петра сиял мозаикой и сверкал золотыми светильниками, они, должно быть, встречались со своими соотечественниками, и первые деревянные дома поселения саксов, возможно, уже окружали базилику.
114
Короли-бездельники
115
Констант II перевез в Константинополь позолоченную бронзовую крышу в 655 г. —