И дети его бегали оборванные и одичавшие, как будто росли без родителей. Сын его Рип был похож на отца; можно было ожидать, что он унаследует отцовские привычки вместе с его старым платьем. Обычно он бегал, как жеребенок, за матерью, наряженный в старые отцовские панталоны, которые с великим трудом придерживал одной рукой, как знатная дама придерживает шлейф в дурную погоду.
Несмотря на это, Рип Ван Винкль был одним из тех счастливых смертных, легкомысленных и беспечных по натуре, которые живут в свое удовольствие, едят свой хлеб – белый или черный, какой придется, лишь бы он доставался без пруда и заботы, и готовы скорее лениться и голодать, чем работать и жить в достатке. Будь он один, он всю свою жизнь посвистывал бы, в кулак и был бы как нельзя более доволен; но жена его непрерывно жужжала ему в уши, что он ленив, что он беззаботен, что он погубит всю свою семью. Утром, днем и ночью язык ее работал, не переставая, и что бы Рип ни сказал и что бы он ни сделал – это мгновенно вызывало поток супружеского красноречия. У него был один только способ отвечать на все проповеди этого рода, и способ этот, вследствие частого употребления, вошел у него в привычку. Он пожимал плечами, покачивал головой, закатывал глаза, но не произносил ни звука. Это, однако, всегда вызывало новый взрыв ярости, так что он поневоле переходил в отступление и спасался из дому бегством – единственное, что остается делать мужу, который попал к жене под башмак.
Среди домашних единственным приверженцем Рипа был его пес Волк, которому доставалось не меньше, чем хозяину, ибо госпожа Ван Винкль обоих считала лентяями и даже подозревала, что именно Волк сбивает хозяина с толку. Сказать правду, по всем статьям, какие полагается иметь порядочному псу, Волк был не хуже и не трусливее других животных, которые рыщут по лесам. Но какая храбрость устоит против вечных придирок женского языка? Как только Волк входил в дом, его загривок опадал, хвост опускался к земле или сворачивался между ног; пес крался с виноватым видом, то и дело поглядывай искоса на госпожу Ван Винкль, и при первом взмахе метлы или чумички с визгом кидался к двери.
С годами семейная жизнь Рипа Ван Винкля становилась все тяжелее: жесткий нрав с возрастом не становится мягче, а острый язык – единственный из режущих инструментов, который от постоянного употребления делается острее. Долгое время Рип, будучи выгнан из дому, находил утешение в том, что посещал некоторое подобие постоянного клуба мудрецов, философов и прочих деревенских лентяев; клуб этот заседал на скамье перед кабачком, вывеской коему служил красно-бурый портрет его величества Георга III[3]. Тут просиживали они в холодке весь долгий и праздный летний день, без всякого оживления толкуя о деревенских делах или сонно рассказывая бесконечные дремотные истории ни о чем. Однако, иной государственный деятель заплатил бы немалые деньги, чтобы послушать глубокомысленные споры, возникавшие порой, если случайно, через какого-нибудь прохожего, попадала в их руки старая газета. Как важно прислушивались они к ее содержанию, которое не спеша прочитывал им школьный учитель Деррик Ван Боммель – такой дока, что ему нипочем было самое что ни на есть длинное слово во всем словаре, – и как мудро обсуждали они события через несколько месяцев после того, как они совершились!
Общественным мнением этого клуба безраздельно управлял Николас Веддер – деревенский патриарх и хозяин кабачка, у дверей которого сидел он с утра и до ночи, передвигаясь ровно настолько, сколько необходимо было, чтобы укрыться от солнца в тени большого дерева; так что соседи могли по его движениям определять время так же точно, как по солнечным часам. Правда, говорил он редко, зато беспрерывно курил свою трубку. Тем не менее его приверженцы (ибо приверженцы есть у каждого великого человека) отлично понимали его и умели узнавать его мнение. Если что-либо из прочитанного или рассказанного не нравилось ему, он обычно раскуривал свою трубку с силой, сердито выбрасывая короткие, частые клубы дыма. Если же бывал он доволен, то втягивал дым медленно и покойно, а выпускал его легкими мирными облачками; порой, вынув трубку изо рта он степенно кивал головой в знак полнейшего своего одобрения, и душистый дымок вился вокруг его носа.
Но даже из этой твердыни в конце концов выжила Рипа грозная супруга, врываясь неожиданно в мирное собрание, осыпая насмешками его членов. И даже священная особа самого Николаса Веддера не была священна для дерзкого языка этой женщины, которая, нимало не смущаясь, обвиняла его в том, что он поощряет праздные наклонности ее мужа.