Но все тщетно, так как Париж притягивал белых эмигрантов, которых привлекала юридическая возможность подать в суд на СССР и добиться вынесения решения вопреки советским интересам. Показательный в этом смысле пример — дело Херцфельда. Гарри Херцфельд был русским белогвардейцем, который подал в британский суд, требуя возместить ему финансовые потери, которые, как он утверждал, он понес в связи с революцией. Он приехал в Париж, чтобы добиться конфискации активов торгового представительства СССР во Франции, и французские суды сначала хотели удовлетворить его иск. Советское торговое представительство было готово вывести все активы, чтобы предотвратить их потерю. Это стало бы катастрофой для французских производителей, которые хотели работать с СССР[27]. В конечном счете Херцфельд ничего не добился.
Таким образом, отношения между Парижем и Москвой оставались плохими. Дело Кутепова тянулось до весны. Как докладывал Довгалевский, «полпредство было окружено атмосферой враждебности и настороженности». Все говорили о «таинственном похищении Кутепова». Все. «В лучшем случае нас подозревают: вообще же нас обвиняют», — писал он. Ситуация была опасной. «Мы стремимся держать себя в руках, но готовы к любому исходу. Приняты все меры к соблюдению спокойствия и выдержки при одновременном соблюдении бдительности»[28].
Весной, в марте в Париже давление стало спадать: «кутеповщина» стала превращаться в фарс, и, как писал Довгалевский, «теперь ясно для всех», что белые эмигранты в Париже тесно связаны с парижской полицией и властями. Монархисты ввязывались «в совершенно откровенную драку, к большому конфузу своих французских покровителей». Довгалевский не знал, что будет дальше. Кто знал, вдруг какой-нибудь негодяй раздобудет доказательства прямого или непрямого участия агентов ОГПУ в похищении Кутепова?[29]
Весной 1930 года Эрбетт поехал в отпуск в Париж. Его последняя встреча с Литвиновым перед отъездом прошла в обычном ключе. Они обсуждали парижскую кампанию в прессе. Посол сказал, что советское правительство должно выдвинуть предложения. Мы уже выдвигали, парировал Литвинов, в 1927 году, но французское правительство на них не ответило. Отношения между государствами, добавил Литвинов, нельзя наладить с помощью односторонних предложений. Обычно ведутся переговоры, но до настоящего момента французское правительство их избегало. Перед уходом Эрбетт несколько смущенно спросил, нельзя ли его освободить от уплаты таможенных пошлин за личные вещи, которые он приобрел в Москве. Литвинов саркастически ответил, что таможенные пошлины были отменены из опасений разжигания кампании в прессе из-за Кутепова[30]. Литвинов был готов на такую уступку — лишь бы убрать Эрбетта из Москвы.
В Париже Довгалевский попросил свою жену Надежду Ивановну осторожно выяснить у мадам Эрбетт, не собирается ли ее супруг возвращаться в Москву. Жены должны были встретиться во время светского визита. Так в те дни работала дипломатия: иногда женщины могли растопить лед, если это не удавалось их мужьям. Однако, как сообщил Довгалевский, Надежда Ивановна не узнала ничего определенного[31]. Литвинов был разочарован. Как и Довгалевский.
Осенний кризис
Осенью 1930 года разразился новый кризис. В конце сентября Литвинов узнал о возможном западном сговоре против «так называемого советского демпинга», то есть продажи товаров по цене ниже стоимости производства. Любое правительство, втянутое в такое «антисоветское движение», писал Литвинов, должно понимать, что мы примем меры против экспорта его товаров[32]. Конечно, через два дня, 1 октября французское правительство наложило ограничения на советский импорт, обвинив Москву в «демпинге». Советские власти официально отрицали эти обвинения и через три недели ответили тем же, наложив эмбарго на французский импорт в СССР. Подобный поступок застал французских чиновников врасплох, и вскоре им пришлось иметь дело с разозленными производителями, лишившимися доступа на советский рынок. Великая депрессия поздно докатилась до Франции, но тем не менее производители понимали, что им нужны новые клиенты и контракты, чтобы предотвратить остановку производства и закрытия предприятий. Какой был смысл изолироваться от прибыльного рынка? Все равно что выстрелить себе в ногу.
27
В. С. Довгалевский — М. М. Литвинову. 14 апреля 1930 г. // АВПРФ. Ф. 0136. Оп. 14. П. 140. Д. 586. Л. 40–37; также см.: Запись беседы В. С. Довгалевского с А. Брианом от 25 марта 1930 г. (вложение на франц. яз. по делу Херцфельда). 1 апреля 1930 г. // АВПРФ. Ф. 0136. Оп. 14. П. 139. Д. 585. Л. 30–37.
28
В. С. Довгалевский — М. М. Литвинову. 5 февраля 1930 г. // АВПРФ. Ф. 0136. Оп. 14. П. 140. Д. 586. Л. 4–3.
29
В. С. Довгалевский — М. М. Литвинову. 6 марта 1930 г. // АВПРФ. Ф. 0136. Оп. 14. П. 140. Д. 586. Л. 23–20.
30
Выдержка из дневника Литвинова. Встреча с Ж. Эрбеттом. 26 февраля 1930 г. // АВПРФ. Ф. 0136. Оп. 14. П. 139. Д. 585. Л. 17.
31
В. С. Довгалевский — М. М. Литвинову. 24 мая 1930 г. // АВПРФ. Ф. 0136. Оп. 14. П. 140. Д. 586. Л. 47–46.
32
М. М. Литвинов — Л. М. Кагановичу. 28 сент. 1930 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 10. П. 56. Д. 2. Л. 90.