Германия была единственной страной, с которой у СССР были приемлемые отношения, утверждал уже не первый раз Литвинов. Италия была ненадежна, а если консерваторы вернутся к власти в Великобритании, то уже не будет никакой надежды на сближение с Лондоном. Единственное, что было у СССР, — это Германия, и терять ее без гарантированной выгоды в другом месте было немыслимо. Дискуссии, наверно, шли очень жаркие. По словам Кагановича, Литвинов сказал: «Я лучше знаю, а ты здесь ничего не знаешь». С учетом отсутствия Сталина это было вполне возможно и объясняло, почему Каганович обвинил Литвинова в «нарциссизме». 20 сентября 1931 года на заседании Политбюро под давлением Сталина отвергло аргументы Литвинова и велело НКИД выдвинуть предложения по заключению пакта о ненападении с Польшей. В своем докладе Сталину Каганович подчеркнул (в этот раз без грубых комментариев), что Литвинов стоит на своем[59].
Переговоры в Париже
Осенью 1931 года Политбюро дважды обсуждало польский вопрос. После долгих совещаний и дипломатических движений Франции в Москве начались переговоры с польским послом Патеком на тему пакта о ненападении[60]. Как и предсказывал Литвинов, время шло, а результата не было. Франко-советские переговоры тоже ни к чему не привели и были приостановлены в октябре 1931 года, хотя в этом не было вины НКИД или наркома. Прогресс был невозможен из-за политического несогласия и нестабильности во Франции. Ситуация изменилась весной 1932 года в связи с новыми парламентскими выборами. Советские дипломаты решили, что теперь пришло подходящее время для попытки улучшить отношения. К сожалению, Кабинету министров Франции не хватило мужества. Об этом советской стороне рассказал чиновник французского МИД. По его словам, министр, ответственный за торговые переговоры, испугался постоянных нападок правых.
Довгалевский объяснил, что министр торговли оказался между двух огней: между теми, кто выступал за торговлю с СССР, и теми, кто был против. Он очень переживал из-за нападок прессы, главным образом, потому что не хотел, чтобы журналисты начали копаться в его прошлом[61]. Так часто было во Франции в межвоенные годы. Постоянно разгорались скандалы, от которых простые люди получали извращенное удовольствие: им нравилось, как сбивали спесь с больших шишек.
На этом советские проблемы во Франции не заканчивались. Правительства менялись с головокружительной скоростью. На тот момент председателем Совета министров был бывший социалист Лаваль. Он напомнил Довгалевскому о том, как он не любит Коминтерн и о том, как Коминтерн поддерживает Французскую коммунистическую партию. «Москва тогда и сейчас финансировала революции и забастовки», — прокомментировал Лаваль. Довгалевский возразил, отметив, что его правительство не имеет ничего общего с Коминтерном. «К сожалению, — ответил Лаваль, — эта граница, которую вы нарисовали, не такая уж и четкая».
59
Л. М. Каганович — И. В.Сталину. 21 сентября 1931 г. // Сталин и Каганович. Переписка. С. 113–115; Резолюция Политбюро № 63. 20 сентября 1931 г. //
60
Резолюция Политбюро № 68. 10 окт. 1931 г.; Резолюция Политбюро № 76. 20 ноября 1931 г. // Там же. Ч. 1. С. 268–272, 274–276.
61
Запись беседы Уполномоченного Правительства СССР по переговорам о заказах и кредитах [В. И. Межлаук]… с [Робером] Кулондром. 16 октября 1931 г. // ДВП. Т. XIV. С. 573–581; В. С. Довгалевский — М. М. Литвинову. 12 октября 1931 г. // АВПРФ. Ф. 0136. Оп. 15. П. 149. Д. 668. Л. 127–126; В. С. Довгалевский — в Наркомат иностранных дел (далее — НКИД). 25 января 1932 г. // ДВП. Т. XV. С. 55–57.